Мадам, вы будете говорить?
Шрифт:
Лицо его выглядело бледным и напряженным и остро напомнило мне Дэвида, на лице которого было почти такое же выражение, когда он нерешительно спрашивал меня об отце: «Как он выглядел?»
Я сказала:
– Если это касается Дэвида, то я выслушаю вас. А что до прошлого… Не забыть ли нам его пока? Похоже, не только вы наделали ошибок – мои, возможно, были посущественней.
– У вас больше оправданий.
Он улыбнулся неожиданно теплой улыбкой, и, к собственному изумлению, я улыбнулась в ответ и встала.
– Если я пообещаю не удирать через заднее окно, вы разрешите мне сходить
– Вы…– он оборвал себя. – Да, конечно.
Уходя, я увидела, как он достал сигарету и откинулся на спинку стула, собираясь ждать меня.
Мы вышли на темные улицы, лучами расходящиеся от старого порта, и дружно, словно по взаимному согласию, повернули к морю. Вскоре мы оказались на вымощенной булыжником улице, которая тянулась вдоль берега. Слева поднимались высокие дома, справа шла низкая стена набережной. Далеко впереди, паря в звездном небе как видение, сияла золотая статуя Богоматери на куполе собора Нотр-Дам-де-Гард.
Дома были темные и таинственные, и случайные фонари лишь украдкой бросали свет на булыжники. Лодки качались и приседали у кромки воды, терлись друг о друга бортами, когда море легонько шлепало их. Там, где робкий свет фонарей падал на воду, световые узоры на бортах лодок, казалось, закутывали их в светящиеся сети. Еще дальше, в бухте, мерцали зеленые, красные и золотые огни. Канаты выглядели эфемерными, словно паутина.
Мы стояли и смотрели поверх стенки набережной. Мимо прошла группа моряков, шумно болтая и смеясь, за ними – мужчина с девушкой, углубленные в разговор. Никто не обратил на нас ни малейшего внимания, и ко мне снова стало подкрадываться странное, похожее на сновидение чувство, испытанное ранее; только на этот раз его вызвала не усталость, а что-то другое, не совсем понятное. Казалось, Ричард Байрон и я находимся вдвоем в стеклянном пузыре, погружены в его тишину, которую ничто не может нарушить и из которой невозможно выбраться. Люди, как смутные обитатели подводного мира, приближались и удалялись, беззвучно проплывали за стеклом, заглядывали внутрь, но не могли вторгнуться в тишину, окутавшую нас. По сей день я вспоминаю Марсель – самый шумный город мира – как безмолвный фон этой встречи с Ричардом Байроном, немой фильм, мелькающий на экране перед нами.
Я повернулась к нему:
– Вы хотели задать два вопроса, а задали только один. Какой же второй?
Он молча смотрел на меня, в тусклом свете фонаря выражение его лица невозможно было прочитать, но у меня сложилось впечатление, что он растерян.
Я сказала:
– Я знаю, что это за вопрос. Ему следовало бы быть первым, он важнее, не так ли?
Уголки его губ поднялись в улыбке.
– Возможно.
Я сказала медленно:
– Дэвид в отеле «Тисте-Ведан» в Авиньоне.
Долгую секунду он не шевелился, затем резко повернулся ко мне, и его руки стремительным движением сомкнулись на моих запястьях. Снова, как в Ниме, его пальцы причинили мне боль, но на этот раз я не пыталась вырваться. Я чувствовала, как колотится у него сердце.
– Чарити, – спросил он грубо, – почему вы сказали мне это? Почему? Я еще не рассказал вам ничего… не объяснил. Даже не сказал, что солгал, признаваясь в
Его сердце стучало, как мотор, и мое забилось в унисон, тоже начало частить.
– Я… я не знаю, – ответила я, запинаясь и пробуя освободить руки.
Он передвинул свои пальцы, и его взгляд упал на синяки. Секунду или две он стоял, опустив голову, уставившись на уродливые темные пятна, затем вдруг губы у него скривились, он притянул меня к себе и поцеловал.
– Полагаю, поэтому, – сказала я дрожа.
– Черт побери, – проговорил он. – Именно этого я хотел с той минуты, как вошел в храм Дианы и увидел вас, сидящую со слезами на ресницах. И все это время я думал, что вы лживая маленькая…
– Негодяйка.
Он усмехнулся.
– Именно, – сказал он. – Да, все это время я думал, что вы с ними заодно, дешевая маленькая проходимка, впутавшаяся в грязную игру с убийством, где ставкой была жизнь ребенка, словно… словно пластмассовая фишка, которую можно потерять и никогда о ней не вспомнить.
Он вдруг отвернулся от меня.
– Вы отказались сказать мне, где Дэвид, из-за того, что он сам этого не хотел?
– Да, – ответила я осторожно.
– А я-то думал, что вы помогаете им держать мальчика по дальше от меня. Вы выглядели такой виноватой, виноватой и испуганной, и, конечно, у меня и в мыслях не было, что сам Дэвид…– Он замолчал.
– Мне жаль, но так все и было. Он хотел избежать встречи с вами, поэтому я помогла ему. Думала, что поступаю правильно.
Он грустно улыбнулся.
– Да, теперь мне это ясно. Но вы должны согласиться, улики были против вас, даже когда все во мне протестовало и кричало, что они ложные… Это просто еще один пример, способный после всего случившегося разбить вдребезги прежние убеждения и превратить еще одну безопасную дорогу в зыбучие пески.
– Я знаю, – сказала я. – Как это говорится?..
Пока есть еще вера в моем сердце,
И надежда так сильна и упорна,
Что отвергает свидетельства слуха и зренья,
Словно чувств этих – лишь обман назначенье,
И живут они для клеветы…
Вы это имели в виду?
Он улыбнулся снова:
– Да, в точности, хотя выразился, может быть, не так ясно Бедный Троилус позднее сказал то же самое еще лучше, вы по мните?
Если у красоты есть душа, то это не красота…
Если в самом единстве есть закономерность,
То это не оно…
Но я счастливее Троилуса, вы согласны? Для меня закон уцелел: любая женщина, которая выглядит, двигается и говорит, как вы, никогда не может быть негодяйкой, какой вы казались. Но это было адом, пока продолжалось, война рассудка и инстинкта, и оба проигрывали. – Он повернул голову: – Вы понимаете?