Мадикен (сборник) (илл. Демидова)
Шрифт:
– Надо бы этой Маттис дать по мордасам, – говорит Лисабет, которая сегодня усвоила несколько новых слов.
– И Мии тоже надо бы дать по мордасам, – говорит Мадикен.
– Каттегоритчески! – говорит Лисабет. – А что, она и в школе такая же дурочка?
– Да вроде того, – говорит Мадикен. – Почти совсем дурочка дурочкой. Можешь себе представить, что она один раз сказала, когда учительница спрашивала нас по Библии?
Нет, Лисабет не может себе представить.
– Понимаешь, там было про то, как Бог создал первых людей. Это было в Эдемском саду. И вот, значит, Мию вызвали рассказать, как он это сделал. Так знаешь, что она сказала?
Нет, Лисабет
– Она и говорит: «Бог навёл на человека крепкий сон, а потом взял ведро и создал женщину» [5] .
– А разве не так? – спрашивает Лисабет.
– Ну, знаешь! Ты точно такая же дурочка, как Мия. Он вовсе не ведро взял!
– А что же он тогда взял? – спрашивает Лисабет.
– Да ребро же!
– А откуда он взял ребро? – допытывается Лисабет.
– Ну почём я знаю! Так написано в Библии. Там же в саду было много зверей, вот он и взял ребро у кого-нибудь!
5
В Библии сказано: «И навёл Господь Бог на человека крепкий сон; и, когда он уснул, взял одно из рёбер его, и закрыл то место плотью. И создал Господь Бог из ребра, взятого у человека, жену, и привёл её к человеку».
– А как же тогда зверь? – спрашивает Лисабет.
– Ну почём я знаю! В Библии об этом ничего не сказано.
Лисабет задумалась над этой историей, а подумав, сказала:
– Надо дать этой Мии по мордасам!.. Выдумала тоже – ведро! Вот уж дурочка!
И девочки дружно решили, что Мия – дурочка. Но тут вдруг Мадикен вспоминает, какое страшное слово сказала Мия. И Мадикен приходит в совершенное отчаяние. Мадикен, конечно, согласна, что Мия заслужила получить по мордасам. Но какой ужас, что ей суждено попасть в ад! И всё из-за того, что Лисабет запихала в нос горошину! В сущности, во всём виновата горошина. Иначе они с Лисабет не пошли бы в гости к Линус Иде, и не было бы никакой драки, и Мия не сказала бы такого ужасного слова. Когда Мадикен растолковала сестре, что к чему, та заойкала: «Ой-ой-ой!»
Поражённые ужасом, девочки притихли. Обе не знают, как тут быть и как помочь такому горю.
– Давай попросим за Мию прощения у Бога, – говорит Мадикен. – Может быть, это поможет. Сама она вряд ли догадается…
Мадикен и Лисабет складывают руки для молитвы – надо же как-то спасать Мию!
– Милый Боженька, прости на этот раз Мию! Прости её, пожалуйста!
А Мадикен добавляет:
– Милый Боженька, она ведь, может быть, не нарочно так сказала. А впрочем, по-моему, она и не говорила «чёртова кукла»… Вообще-то она, кажется, сказала «чёрная кукла».
Кончив молитву, девочки почувствовали облегчение. Мия была спасена от вечных мук, и теперь настала пора спать.
Лисабет крадучись перебегает к себе в кроватку. Мадикен осторожно ощупывает свой нос. Как будто бы он стал немного поменьше. Это тоже приятно.
– А ведь сегодня был очень интересный день, – говорит Мадикен. – И если хорошенько подумать, то всё только благодаря твоей горошине.
– Вот видишь! Значит, я удачно сделала, что её запихала, – говорит Лисабет. – Это если хорошенько подумать.
– Да, – соглашается Мадикен. – А если бы ты запихала и другую горошину во вторую ноздрю, то было бы, наверное, ещё в два раза интереснее! Ха-ха-ха!
Но Лисабет уже совсем засыпает, и ей не хочется больше ничего интересного.
– Знаешь что, Мадикен, – говорит она сонным голосом. – В моей школе у детей только одна
И тут засыпают обе – и Лисабет, и Мадикен.
Мадикен проверяет свои способности к ясновидению
Мама почему-то не очень любит, чтобы Мадикен ходила в гости к Нильсонам. А для Мадикен их кухня – самое любимое место. Однажды она слышала, как папа говорил маме:
– Не мешай ей туда ходить! Я хочу, чтобы мои дети знали, что люди бывают всякие. Может быть, это их убережёт от высокомерного отношения.
Поскольку это было сказано не для её ушей, Мадикен не смогла спросить у папы, почему её надо уберегать от высокомерного отношения. Скорее всего, папа имел в виду, что не надо сердиться на дядю Нильсона, если он по субботам бывает пьяный. Мадикен на него не сердится, ведь и он тоже хорошо к ней относится и называет «милой Мадикен из Юнибаккена», и дядя Нильсон никогда не обижает ни тётю Нильсон, ни Аббе.
– Недаром ведь «Люгнет» значит «отдохновение», вот я и хочу, чтобы мне тут хорошо отдыхалось, – говорит дядя Нильсон, укладываясь поудобнее на кухонном диване. – Нельзя же всё время трудиться да трудиться, когда-то можно и отдохнуть!
Тётя Нильсон почти всегда понимает, что дяде Нильсону когда-то нужно отдохнуть, и только изредка отказывается его понимать. Когда приезжает мусорщик, тётя Нильсон не хочет сама вытаскивать мусорную бочку к калитке. Тут уж приходится дяде Нильсону приложить руки. Он это очень не любит, и потом долго отлёживается на диване и не разговаривает с тётей Нильсон. Уставясь в потолок, дядя Нильсон горько жалуется, ни к кому не обращаясь:
– Казалось бы, я домовладелец и хозяин усадьбы, а должен сам таскать мусорный бак через весь двор!
Зато когда дядя Нильсон заводит граммофон и танцует с тётей Нильсон, а Аббе лепит крендельки и по всей усадьбе разносится аромат горячего печенья, тогда у них на кухне бывает очень приятно. Правда, Альва, которая иногда заходит в Люгнет, чтобы забрать Мадикен, говорит, что в жизни не видывала более захламлённого и грязного дома. А впрочем, много ли домов перевидала Альва? В чём-то она, наверное, права – ведь Нильсоны действительно не метут пол и не моют посуду без крайней надобности. Но Мадикен считает, что в общем-то у них всё выглядит вполне прилично. Полки украшены расшитыми подзорами. Тётя Нильсон сама вышила на них крестиком красным по белому надписи: «Порядок во всём», «Всякой вещи – своё место», а на самом длинном: «Солнце в небе и доме, солнце в сердце и душе».
– Вот как-нибудь соберусь их постирать, – говорит тётя Нильсон. – Тогда виднее будет, что на них написано.
– Да ну! Ты же их всё равно не читаешь, – говорит дядя Нильсон, подхватывает тётю Нильсон за талию, кружит её в танце и поёт:
О Адольфина!О Адольфина!Вместе забыться!О Адольфина!О Адольфина!В вальсе кружиться!– Полно тебе дурачиться, – говорит тётя Нильсон, а сама хохочет так, что у неё даже живот трясётся.