Мадьярские новеллы

Мориц Жигмонд

Учитель покраснел как рак и очень обрадовался, что никто на него не смотрит.

— С чего это она, бедняжка? — спросил церковный староста.

— Бог ее ведает. Накатило на нее, вот и задумала в колодец сигануть.

— Искупаться, должно, захотела.

— В феврале — самое подходящее время.

— Кому как. Мне даже в шубе, и то не хотелось бы искупаться.

— Так ведь кому что нравится.

Все засмеялись, кое-кто злорадно улыбнулся в усы. Арон Вак метнул взгляд на церковного старосту.

— У нее на то другая была причина, —

сказал Вак.

— Да ну?

— Слыхал я, будто тут парень замешан.

— Парень?

— Не без того.

— Что ж, у того парня губа не дура, девчонка ладная.

— Будь я помоложе лет на тридцать, на сорок, и я бы от нее не отказался.

— Ах, старый пес, чтоб вам пусто было!

— Старым был мой дед, что помер во сто лет, а не я! Пока человек ногами дрыгает, он еще не старый, — сказал Арон Вак и засмеялся.

Все засмеялись, загоготали.

— Только знаешь, кум, — продолжал свое староста, — прежде чем ногами дрыгать, ты б сперва еще подумал.

— Это я-то?

— Ты! Отец ведь у нее кузнец.

— Ну и что ж?

— А то, что молоток ему сподручен! А молоток — не цветок, к носу поднесут — ахнешь!

— Ну, этого он делать не станет!

— Не станет? Да ведь коли не врут, старик Мукич поклялся святой троицей, что проучит того, кто его дочку испортил, покажет ему, где раки зимуют.

Хоть и выдумывал староста, но выдумка была очень похожа на правду, и учитель побелел как полотно. У него даже руки затряслись. Он окинул взглядом всех этих извергов, так беззастенчиво копавшихся у него в душе, и обрадовался, что они смотрят в другую сторону, словно не замечая его. Будто человек не видит, если не смотрит на кого-нибудь в упор! Сердце у молодого человека екнуло, и он вспомнил про револьвер, который держал под подушкой.

Кто-то из гостей сжалился над учителем.

— Неправда! Мукич не такой человек.

— А я не от Мукича слыхал, — оправдывался церковный староста.

— От него и не услышишь, — с коварным смирением подхватил Арон Вак. — Старик — тихий человек. На нем хоть землю паши. Да и какая для него беда? Ну, в крайнем случае, присудят платить на ребенка. А тогда старик обрадуется, расцелует своего благодетеля;

Учитель встал, выглянул в окно, непринужденно подошел к кровати, вытащил из-под подушки револьвер и сунул его в карман. Никто ничего не заметил.

Но на душе у перепуганного учителя стало легче, будто он панцырь надел на себя. Туг же он вмешался в беседу и хвастливо произнес резким и хриплым голосом:

— Это не так-то просто! Грозиться легко, да не легко пристукнуть человека. Мы не где-нибудь живем, а в культурной стране. У нас законы есть.

— Конечно, конечно.

— Да что там! — воскликнул учитель. — Попытаться-то можно, да можно и на такое напасть, что не обрадуешься.

В тот же миг распахнулась дверь, и вошел кузнец Михай Мукич.

Худой, нервный учитель стоял за столом как раз напротив дверей. У него язык прилип к гортани, на вошедшего учитель уставился, как на привидение.

—

Добрый вечер, — тихо и печально произнес кузнец, сильный, плотный мужчина, одетый в толстый суконный костюм. В нем чувствовалось что-то барское; даже бедность во многих поколениях не могла вытравить из него чувства собственного достоинства, которое питалось многовековыми традициями.

— Тебе что нужно? — заорал на него учитель, тут же потерявший голову.

— Я вам не «ты», господин учитель. Я вам не «ты».

— Мне нет дела до вас, сударь!

Кузнец глубоко вздохнул.

— Хорошо, кабы и мне не было дела до вас, сударь.

— Что вам нужно, господин Мукич? — примирительно спросил церковный староста.

— Мне? Господи боже, как так «что»? Дурного я не хочу. Я желаю только напрямик спросить у господина учителя перед всем честным народом... Ведь и так все больше моего знают...

— Мне до вас дела нет! — Учитель нервно заерзал, запустил руку в карман, потом снова выхватил ее, испугавшись холодной стали револьвера.

— До меня-то нет... а вот дочь...

— Уходите отсюда!

— Погодите, сначала поговорим.

— Уходите отсюда! — заорал учитель.

— Сударь, разве я обижаю вас? У меня шестеро детей, я им нужен... Сударь! Я хочу по-дружески сказать. Женитесь на моей дочке! Женитесь на моей дочке!

Голос его вдруг зазвучал сурово и повелительно. Все ошеломленно глянули на него.

— Женитесь, господин учитель, — предложил кузнец мягче, — не пожалеете. Девушка она красивая, сами знаете. Добрая девушка, верно вам говорю. Работящая, сердечная, умная и не мотовка. Сущий клад! И из хорошего рода. Все мои родичи до сих пор господа; даже знатные есть среди них, а по матери, так она и вовсе из именитой семьи. Я-то, конечно, человек простой. Что с того? Живу я честно, работаю механиком и кузнецом... Зять у меня священник.

— Да и вы, господин Мукич, могли бы в священники пойти, — перебил его Арон Вак, у которого желчь готова была уже разлиться при одной мысли о том, что здесь еще, чего доброго, все к лучшему обернется. У него у самого была дочь на выданье, но ему даже в голову не приходило, что она может учительшей стать. А этот голодранец приходит сюда, похваляется и, того гляди, добьется своего.

— Священником? — услышав слова кума, церковный староста облегченно вздохнул. — Получи он приход, сразу пошел бы.

— У него и сейчас есть своя кафедра, и звонкая какая! Даже говорить с нее не надо, сама напроповедует хлеб насущный.

Кузнец озирался, оглядывая всех дикими глазами, словно бык, на которого наседают собаки. Учитель отрывисто рассмеялся: слава богу, деревня встала на его сторону.

— Ступайте, господин Мукич, убирайтесь восвояси! Нам с вами до сих пор не было дела друг до друга; пусть и впредь не будет.

— О, коли бы не было, коли бы не было! Ведь нам с вами хватило бы места на этом свете... Эх, много мерзавцев развелось на земле! — сказал кузнец, махнув рукой.