Мафусаиловы хляби
Шрифт:
С натугой, словно каждое слово давалось ей неимоверным трудом, она противно надула губы и впервые заговорила: «Не только… м-м.. м-м.. женщины и мужчины любят. Мужчины и мужчины тоже. Любят-любят. И обнимаются. И целуются. Это любовь. М-м… М-м... Любовь-любовь… Они тоже могут друг друга любить. Любить-любить».
Валентина Ивановна взвизгнула и бросилась прочь из палаты, а Дарья словно срослась с койкой, на которой сидела, до боли вцепившись в металлические перекладины. Голос был Машкин, но интонации совершенно чужие. Эти «м-м…
– Кто.. ты? – спросила она онемевшими губами.
Машка слегка повернула в ее сторону голову, словно прислушиваясь, а потом все так же натужно произнесла: «Они говорят со мной, доктор… говорят-говорят. Голоса. М-м.. м-м..».
Через мгновенье в палате появилась испуганная Валентина Ивановна и теснящий ее дежурный доктор. Но Машка уже «опустела», и ему оставалось только записать все с Дарьиных слов. Тогда ее словарный запас пополнился такими понятиями, как «эхолалия» и «персеверация», а Машкина медкарта новыми симптомами. Дарья хотела донести до врача, что кто бы ни говорил ее ртом, это была не Машка. Совсем не Машка. Она вспомнила, как влажно блестели ее собранные в бутончик губы. Такие же чужие, как трусы и майка. Как сапоги! Но она отогнала эти мысли как прямой путь в дремучее мракобесие.
Валентина Ивановна, немного успокоившись, поцеловала на прощание дочь и внучку и, сморкаясь в платочек, удалилась, пообещав приехать помочь, как только закончит годовые отчеты.
Последним в этот вечер пришел Олег с большим плюшевым зайцем под мышкой. Дарья плаксиво скривилась:
– Боюсь, заяц ей ни к чему…
– Зато, надеюсь, будет рада ему, когда поправится, - он пристроил игрушку в изголовье Машкиной кровати и с некоторым смущением вгляделся в ее лицо. Машка снова «смотрела мультики», как про себя окрестила это состояние Дарья. Врачи же предполагали некий «онейроид» - звяк в копилку словарного запаса и еще одна запись в медкарту.
– Следователь считает, что… было сексуальное насилие. Врачи же говорят, что нет никаких… следов… То есть они что-то такое делали или показывали ей, что у нее… крыша совсем съехала. Что можно было такое показать ребенку, чтобы…
– Почему он так считает?
– Ее раздевали. Догола. А потом перепутали вещи. А еще, судя по всему, закапывали в землю. Но где-то в теплом месте, потому что ни переохлаждения, ни обморожений, - она нехотя подняла на Олега глаза и пояснила, - без колготок ее нашла. Явно она не по тайге слонялась шесть дней.
– Знаешь, это не факт, - неуверенно ответил Олег, - Говорят, люди, когда замерзают, начинают чувствовать жар и раздеваются. Может, и Маша…
– Ага, - Дарья горько усмехнулась, - Стало жарко, разделась, закопалась в мерзлую землю, чтобы остыть, а потом откопалась и снова оделась. А заодно прихватила трусы какого-то охлаждающегося рядом пацанёнка, а ему, взамен, оставила свои колготки со стразиками.
– Ладно, ладно – произнес Олег успокаивающе, старательно избегая ее взгляда, - Я глупость сказал, признаю.
Дарья видела, что Олег смущен и зажат, и тут же вспыхнула от неожиданно вернувшегося стыда. Неужели он до сих пор переживает тот
– Что там за мальчишка пропал, кстати? – спросила она, нервно теребя поясок халата.
– Из пятого класса. Я его почти и не знал… Родители сами виноваты, оставили с бабкой-маразматичкой… Словом, уезжайте. Я уверен, что в Центре ей помогут. Детишки довольно стойкие существа. То, что взрослого может серьезно подкосить, они переживают без особых последствий, - Олег поднялся, достал из внутреннего кармана сверток и вложил в Дарьины руки, - Только не отказывайся. Мне все равно они ни к чему здесь, а вам с Марией пригодятся и в лечении, и в жизни.
– Спасибо вам, - произнесла она, и губы ее заплясали, - Вы не представляете, насколько я вам благодарна за все. Я верну. Сколько тут?
– Если будешь возвращать, я смертельно обижусь, - улыбнулся он, - И помнишь, пока мы не в школе, я просто Олег. Пиши и звони, пожалуйста. Я хочу знать, как продвигается лечение.
Дарью снова повело. Отложив сверток, она поднялась и повисла на Олеге, отчаянно надеясь, что он поймет, как ей страшно, одиноко и тяжело, предложит остаться или, наоборот, пообещает приехать к ней, подставит плечо, сам все разрулит... Но тот лишь церемонно отклячил зад и сдержанно похлопал ее по спине.
…
С тех пор прошло почти четыре месяца. Долго она ждала от Олега первого шага, за который могла сойти даже банальная смс-ка «Как дела». Но так и не дождавшись, разочарованно удалила его номер, боясь, что в один прекрасный момент не выдержит и вывалит на него весь багаж своих проблем, чем окончательно похоронит свою и так небогатую гордость.
Почти каждый день Машке ставили новые диагнозы и отменяли некоторые из уже поставленных. Олигофрения, кататония, каталепсия, мутизм, параноидный бред, эпилепсия, онейроидный синдром, шизофрения, эхолалия, болезнь Баттена, даже гебефрения, что само по себе нелепо в ее возрасте.
Каждый раз, придя навестить дочь, Дарья с нескрываемым раздражением обнаруживала в палате толпу студентов. Ну, еще бы! На одном пациенте изучить весь курс психиатрии! Поначалу, когда один диагноз за другим начал отсеиваться, она даже радовалась, но ближе к концу это стало пугать еще больше. Хотелось, чтобы врачи уже, наконец, пришли хоть к каким-нибудь, пусть и самым неутешительным, выводам и начали, наконец, лечение… Но, вместо этого, Дарье вдруг предложили забрать ребенка домой! Ничем иным как врачебным бессилием Дарья объяснить это не могла. Домашние условия, говорят они. Покой и уют, утверждают они. Отсутствие стрессов и привычная обстановка, обещают они. Тупик…
…
Убранный в шкаф чехол запустил что-то в ней, и весь день она потратила на тщательную уборку квартиры, а уже под вечер спохватилась – ей же необходимо организовать дочери комфорт и уют… и как это сделать в чисто вылизанной, но пустой и гулкой квартире. Она подошла к двери детской, куда ни разу не заглянула с момента возвращения. Можно снять с их (ее) кровати матрас и положить в комнате у девочки. Ей будет на нем комфортно и уютно. Только не забыть врезать крепкий замок!