Магам можно все

Дяченко Марина и Сергей

Двадцать два камня. Двадцать две судьбы.

— Красиво, — задумчиво сказала Ора.

— Что?

— Красиво, говорю… Правда?

Я молчал.

— На самом деле их, конечно же, гораздо больше. Вы собрали лишь некоторую часть… Какое разнообразие, какое богатство оттенков…

— Что?!

— Я о камушках говорю. Красиво, правда?

В этот самый момент постояльцы соседнего номера, отделенного от нас тонкой деревянной стенкой — эти самые постояльцы бесстыдно и громко занялись любовью. Стоны, вздохи, надсадный скрип кровати — музыка до невозможности фальшивая сейчас, в это утро, в эту минуту.

Как издевательство. Как пародия. Как пощечина.

Я молчал; Ора снова улыбнулась. И от этой улыбки мне стало страшнее, чем когда бы то ни было.

— Женщина в магии столь же уместна, как мышь в бочке меда, — мне вдруг вспомнились слова господина председателя, я подумал, что это подходящая ко времени шутка. Что Ора догадается — мое чувство юмора все еще при мне.

К доносившемуся из-за стены скрипу рассохшегося дерева добавился мерный стук. Вероятно, легкая кровать, подпрыгивая, колотила в пол ножками, будто застоявшийся конь; мне захотелось заткнуть уши.

Ора медленно подняла руки — ладони ее оказались на уровне груди, одна против другой, как два зеркала. Я напрягся.

Мгновение. Короткая, яркая иллюзия — часы с заводными куклами. Две пары маленьких ворот, между ними желобок, по которому ползут фигурки… Я все это увидел сразу, ярко, в подробностях, и увидел, как правые воротца открылась, из них плавно выкатилась фигурка полнотелой женщины в роскошном платье. За женщиной следовал юноша с открытым простецким лицом, за ним — девочка-подросток с огромными глазами, за ней — тощая дамочка с лукавой улыбкой; я смотрел, потрясенный достоверностью картинки. Куклы-призраки казались живыми людьми, я почти узнавал их — но не мог узнать; куклы шли и шли, их было много, больше сотни, а последней шла Ора Шанталья в миниатюре — черное платье, потертый мужской пояс, и на шее — я дернулся — связка переливающихся искрами камней…

Вереница живых фигурок скрылась в левых воротцах — за дверью-ладонью. Наваждение пропало — не было ни желобка, ни часов, передо мной стояла босыми ногами на потертом ковре Ора Шанталья, ее разведенные ладони копировали жест рыбака, хвалящегося размерами непойманной рыбины.

Она опустила руки. Спокойно, даже весело посмотрела мне в глаза.

Под окном тюкал топор. Как будто сооружали эшафот — ранним утром, во дворе третьесортной гостиницы…

Мой глиняный уродец лежал на столе, окруженный цветными искрами. Неуместный, грубый, с беспомощной тонкой шейкой.

— Ты маг третьей степени, — сказал я глухо. — Третья степень, и никаких личин, я не вижу личины! Тебе со мной не спра…

Ора провела рукой над столом; облако магической силы распухло, будто тесто в кадке, и поднялось над камнями, как зарево света поднимается над большим городом.

Я невольно сделал шаг назад.

— Смотрите, Хорт… Вот этот изумруд… нет, не этот, а вот он… это обыкновенная уверенность в себе, зато вот этот дымчатый опал… это такая сложная вещь, как осознание трагичности мира. Нет, не пессимизм; прежний владелец этого камушка был жизнерадостным толстячком… Мельником, если я ничего не путаю. Помните мельника, Хорт? Или камушек продала вам его жена?

Я молчал. Все еще не мог поверить.

— А вот яшма… Ваша яшма, вернее, та, что вы сняли со старого барона. Хорошо, что вы не могли видеть старика изнутри — вы ужаснулись

бы, Хорт, старик был устроен одновременно просто и безобразно. Вообразите ржавые шестерни, смазанные рыбьим клеем… нет, не так, вам не вообразить. Когда из старика вытянули… назовем это для простоты упрямством… упрямством пилы, вгрызающейся в дерево. Упрямством огня, пожирающего дом… Любопытно было посмотреть, как старик изменится и как станет жить. Но увы — результат оказался слишком однозначным… Осторожно, Хорт. Стой, где стоишь. Мне не нравится разговаривать с тобой, когда в руках у тебя это чучело; я не уверена, что у нас вообще получился бы разговор…

— Ты кто? — спросил я глухо.

— Ты догадался, — Ора опустила длинные ресницы. — Я — это я, это меня ты искал все время, это меня ты задумал покарать… даже не выяснив степень моей вины, между прочим.

— У тебя третья степень! — рявкнул я. — Ты назначенная магиня, неспособная даже защитить себя… Это не смешно, Ора!

Она поморщилась:

— Тише.

Соседи за стенкой примолкли, будто услышав ее. А может быть, просто иссякли и отдыхали теперь, довольные.

— Твоя беда в том, — негромко сказала Ора, — что ты совершенно точно знаешь, как устроен мир. В чем разница между назначенными магами и наследственными, и почему второстепенному никогда не сравниться с внестепенным… Правда ведь?

Я скользнул вперед — между секундами, мгновенно и неуловимо; протянул руку к глиняному муляжу. Волна чужой воли, нависшая над столом, обожгла так, будто я сунулся не в костер даже — в плавильную печь.

Я отскочил, едва удержав крик. Налетел спиной на кресло; инстинктивно, не успев осознать, что делаю, выставил защиту. Женщина в шелковом халате до пят стояла передо мной — вызывающе беззащитная, хрупкая, уязвимая.

— Спокойнее, Хорт… Надеюсь, вы не станете бить меня? Метать молнии? Здесь, в гостинице?

Я медленно выпрямился.

Что это? Откуда это существо, со смехом нарушающее мои представления о миропорядке?

— Ты кто? — повторил я глухо.

Ора босиком прошлась по вытертому ковру. Не выпуская меня из поля зрения, отыскала в груде на полу сперва один чулок, потом другой — будто две змеиные кожи; пальцы ее белых ног оказались цепкими и ловкими — я заворожено смотрел, как она, не наклоняясь, поднимает с пола свои вещи.

Все еще не сводя с меня глаз, она уселась на край кровати. Медленно, основательно натянула сперва правый чулок, потом левый; надела крахмальную нижнюю юбку, а поверх нее верхнюю юбку, а потом — привычное черное платье; сняла со спинки стула широкий мужской пояс. Затянула на талии — чернильница звякнула, ударившись об недействующий оберег от мужского своеволия.

И только завершив долгое демонстративное одевание, решила наконец заговорить:

— Хорт… Если тебе так нужна твоя Кара — ты возьмешь ее. Но не раньше, чем я буду уверена, что, получив болвана, ты тут же не свернешь ему шею.

— Это — твое настоящее обличье? — спросил я хрипло.

Она смотрела мне в глаза:

— Нет.

— Личина?

— Нет. Перед тобой действительно кукла. Мое порождение, моя тень. Гороф подобрал правильное слово…

Я любил куклу.