Магеллан. Человек и его деяние
Шрифт:
После первой мировой войны, которую писатель пережил как личную катастрофу, Цвейг не мог больше оставаться «над схваткой». В Советской России писатель-гуманист видел маяк, освещающий человечеству путь к счастью и справедливости. В 1929 году Стефан Цвейг побывал в СССР. Впоследствии он писал, что эта поездка была самым сильным впечатлением, которое останется у него на всю жизнь.
Именно в этот период между мировыми войнами Цвейг обращается к изображению реальных деятелей прошлого. Героями Цвейга становятся те, кто представлялся воображению писателя истинными «строителями мира». Такого человека хотелось ему видеть и в Магеллане.
Знаменитый португалец привлек писателя своей жизненной силой, твердостью воли, непоколебимой верой в задуманное им дело.
Цвейг рисует своего героя суровым, но справедливым и мудрым, неспособным
Верный своим ошибочным представлениям о роковом предопределяющем значении врожденных качеств человека, Цвейг и личную участь Магеллана, и весь ход его жизни, и чуть ли даже не трагический его конец приписывает влиянию «рока», «судьбы», заложенных в особенностях человеческого характера. Вместе с тем, изображая Магеллана только как прогрессивного деятеля и смелого искателя новых путей, Стефан Цвейг неверно оценивает и эпоху великих географических открытий, затушевывая противоречия этой эпохи, замалчивая те чудовищные преступления, которые совершал капитализм уже при самом своем рождении.
Идеализм писателя, мешающий ему видеть вещи в истинном свете, сильнее всего сказывается там, где он пытается окружить ореолом романтики прозу захватнических действий Португалии XVI века, из «Золушки Европы» внезапно превратившейся в «стража нового мира». Таковы, например, рассуждения Цвейга о том, что «героическое всегда иррационально», что захватническая политика португальцев была «видом донкихотства». Писатель усиленно подчеркивает, что для великого человека не существует общепринятых норм поведения, и потому «Магеллан… поступил бы весьма глупо, если бы он вздумал считаться с соображениями морального порядка». Стремясь всячески обелить своего героя, жестоко расправившегося с восставшими испанцами, Цвейг с сочувствием приводит цитату из реакционного немецкого писателя Геббеля: «Истории безразлично, как совершаются события. Она становится на сторону тех, кто творит великие дела и достигает великих целей». Цвейг неправ и в тех случаях, когда, вступая в противоречия с самим собой, он называет своего героя «заклятым врагом ненужного кровопролития, антиподом воинственных конквистадоров». Мы-то знаем, что хотя Магеллану и не пришлось огнем и мечом покорять народы в завоеванных царствах, но по пути, им проложенному, пришли европейские колонизаторы, варварскими методами расправлявшиеся с местным населением.
Цвейг идеализирует не только своего героя, но и отдельных его предшественников и современников. Подчеркивая прогрессивную роль португальского принца Энрике, прозванного Мореплавателем, Цвейг и в нем видит не предприимчивого колонизатора, охотника за золотым песком, слоновой костью и черными рабами, а мудрого государственного деятеля, далекого от погони за личными выгодами.
«Подлинно высокое значение инфанта Энрике, — пишет Цвейг, — в том, что одновременно с величием цели он осознал и трудность ее достижения: благородное смирение заставило его понять, что сам он не увидит, как сбудется его мечта, ибо срок больший, чем человеческая жизнь, потребуется для подготовки такого гигантского предприятия».
В действительности, конечно, не «величие цели», не цивилизаторская миссия, а жажда обогащения толкала даже передовых представителей португальского общества на расширение своих колониальных владений. Еще в XVIII веке французский историк аббат Рейналь гораздо яснее, чем Цвейг, понимал причины небывалого рвения капитанов инфанта Энрике: «Нетрудно было им, — писал ученый аббат, — производить завоевания и иметь выгодный торг в сих странах: малые народы, в оных обитающие, разделены будучи друг от друга непроходимыми степями, не знали ни цены своему богатству, ни искусства защищаться…»
Создавая вокруг своего героя атмосферу искусственной приподнятости, наделяя его несвойственными эпохе возвышенными чувствами, Цвейг дает, однако, убедительную и исторически правдивую картину той суровой борьбы, которую пришлось повести португальскому мореплавателю для осуществления своей цели.
Глубоко изучив документы эпохи, Стефан Цвейг, знаток человеческой души, заставляет читателя сочувствовать успехам и поражениям своего героя, с волнением следить за взлетами и падениями, постоянно чередующимися на жизненном пути непреклонного исследователя
Уже то, что вся первая половина книги посвящена истории подготовки и сложной дипломатической игры вокруг задуманной экспедиции, помогает читателю наглядно и живо представить себе действительный объем той напряженной, безмерно трудной работы, которую совершил Магеллан еще задолго до того, как его флотилия вышла в море. Португалец, вынужденный служить испанскому монарху, мелкий идальго среди родовитых испанских дворян, — какой несгибаемой волей должен был обладать этот человек, чтобы завоевать самое право на совершение подвига! Зная, как никто другой, тончайшие пружины, движущие людьми в мире наживы, Цвейг достигает замечательной реалистической силы в изображении поступков и чувств людей, окружающих Магеллана. Читатель запомнит и алчного астролога Фалейро, своими знаниями картографии способствовавшего разработке идеи кругосветного плавания, и лукавого царедворца Хуана де Аранду, использовавшего свои придворные связи для помощи (конечно, не бескорыстной) настойчивому португальцу. Глубокое впечатление оставляют такие эпизоды повести, как сражение при Малакке, тщетные поиски прохода в заливе Ла-Платы, мучительная зимовка в бухте Сан-Хулиан, наконец, беспримерный по трудности стодневный переход через Тихий океан, когда сбылось мрачное пророчество Магеллана и морякам пришлось питаться воловьей кожей, предохраняющей снасти от перетирания. Во всех этих решающих моментах повествования писатель достигает высокого драматизма и жизненной правды. Нельзя без волнения читать рассказ о том, как Магеллан, этот железный человек, холодный, расчетливый, замкнутый и нелюдимый, заплакал горячими слезами радости, когда проход был, наконец, открыт, ибо «он первый и единственный осуществил то, о чем до него мечтали тысячи людей: он нашел путь в другое, неведомое море».
Высокого мастерства достигает Стефан Цвейг и в географических описаниях. Есть какой-то особенный секрет художника в том искусстве, с каким он воссоздает перед нашими глазами давно ушедшее прошлое — быт португальских моряков, торговлю пряностями, пестрый и многоцветный мир экзотического Востока. Морские пейзажи Цвейга полны жизни и своеобразия, а мрачные картины Магелланова пролива, где в зловещей тишине между черными берегами и покрытыми снегом вершинами скользят четыре корабля, впервые проникшие в этот призрачный мир, принадлежат к ярчайшим страницам географической литературы.
«Подвиг Магеллана» — это плод не только художественного творчества, но кропотливого исследовательского труда историка и географа.
В той части света, куда когда-то, презрев голод и бури, пришли Магеллан и его мужественные спутники, ныне занялась заря новой жизни. Позорная система колониализма приходит к концу. Борясь за лучшую, свободную жизнь для своих народов, обрели, наконец, государственную независимость Индия, Индонезия, Бирма.
Освобожденное человечество не забудет Магеллана, хотя по стопам первооткрывателя двинулись в свой кровавый путь не люди подвига, а хищники и лицемеры. В летописи великих географических открытий, оказавших могучее воздействие на весь ход мировой истории, навсегда записаны имя и дело Фернандо Магеллана, которому суждено было первому совершить кругосветное путешествие и открыть западный путь в Индию.
Вот почему талантливая повесть С. Цвейга о Фернандо Магеллане представляет ценность и интерес для самых широких кругов советских читателей, в особенности для молодежи.
ОТ АВТОРА
Книги зарождаются из разнородных чувств. На создание книги может толкнуть и вдохновение и чувство благодарности; в такой же мере способны разжечь духовную страсть досада, гнев, огорчение. Иной раз побудительной причиной становится любопытство, психологическая потребность в процессе писания уяснить себе самому людей и события. Но и мотивы сомнительного свойства: тщеславие, алчность, самолюбование — часто, слишком часто побуждают нас к творчеству; поэтому автору, собственно, каждый раз следовало бы отдавать себе отчет, из каких чувств, в силу какого влечения выбрал он свой сюжет. Внутренний источник данной книги мне совершенно ясен. Она возникла из несколько необычного, но весьма настойчивого чувства — пристыженности.