Магелланово облако(ил. П.Пинкисевича)
Шрифт:
– А эта галерея естественного происхождения? – спросил Тер-Аконян.
– Мы не вполне уверены в этом, – ответил тектоник. Он провел перчаткой по лицу и оставил на нем темную полосу. Подойдя к столу, на котором лежал принесенный ящик, он сказал:
– Мы отрыли часть галереи, но работа продвигается медленно, так как мы не хотим применять сильно действующие средства. Галерея ведет дальше… В ней, приблизительно в ста пятидесяти метрах под землей, мы нашли вот это…
Он откинул металлическую крышку. На мягкой подстилке лежала темная, пористая, как бы запекшаяся бесформенная
– Органическая материя? – спросил в наступившей тишине Тер-Аконян.
– Следы ее, – ответил тектоник. – Небольшое количество углерода. Изотопный анализ дает возможность определить возраст этой массы в пределах тысячи двухсот – тысячи четырехсот лет. Структура в основном бесформенная, общий химический состав не дает никаких указаний.Кроме того, это тело подверглось воздействию высокой температуры, вероятно, в момент падения метеорита.
– Что говорят биологи? – спросил Тер-Аконян.
– То же, что и мы: углерод, органического происхождения, ничего больше сказать нельзя.
– А дальнейшие исследования?
– Пока что мы прошли еще пятьсот метров галереи. Там не встречается никаких следов подобной материи. Дальше обрыв, и галерея кончается.
– Что же вы думаете?
– На планете никогда не зарождалась жизнь, значит, эти останки – внепланетного происхождения.
– На основании чего вы так полагаете?
– Во всех слоях, вплоть до вулканических скал, отсутствуют следы действия воды, нет осадочных пород. Жизнь, состоящая из белковых структур, не может возникнуть без воды; углерод этот органического происхождения, таким образом… – И он развел руками.
– Ну? – нетерпеливо прервал его Тер-Аконян.
– Гипотезы… ничего, кроме гипотез, – сказал неохотно тектоник. – Галерея может представлять собой следы прежних горных разработок.
– А это – останки живого существа?
– Да.
Глаза присутствующих были прикованы к темной массе. Эта минута была потрясающей. Мы преодолели миллиарды километров, проносились равнодушно мимо скоплений раскаленной и остывшей материи, мимо солнц и каменных глыб, летевших в межзвездном пространстве, и вот эта крупинка, случайно открытая на безымянной, мертвой планете, ускорила биение наших сердец. Я чувствовал мощную связь, более древнюю, чем человеческий разум и чем сам человек, объединяющую все живое, великую тоску по созданиям, так же как и мы борющимся с равнодушной бесконечностью мира. Это она приказала нам увидеть жизнь в черных останках – жизнь неизвестную, непонятную и в то же время такую близкую, словно в этом существе было нечто от нашей крови.
Поиски, проводившиеся беспрерывно в течение двух следующих дней, не дали никаких результатов. На четвертый день к вечеру резервуары «Геи» были наполнены, наступил час отлета. Изыскатели неохотно покидали места раскопок, но астронавигаторы по радио торопили их. Была ночь. Надвигалась буря. Ураган с воем и скрежетом хлестал по ракетам струями песка, словно сотнями стальных игл вонзаясь в их броню. Стартовать было нелегко: надо было сразу развить большую скорость.
Базовая ракета, на палубе которой мы находились, отправилась
Огненные колонны одна за другой поднимались в небо, разрезали ночь, вырывая из мрака куски освещенного таинственным светом пейзажа: кипящий песок, отвесные скалы и толпы теней, разлетающихся по пустыне, как стаи черных птиц. Огненные трассы шли выше и выше, совершенно отвесно, становились тонкими, как раскаленные добела иглы. Когда затих громовой гул раскаленных воздушных масс, мы услышали шум аппаратов зажигания нашей ракеты; послышались предупредительные сигналы, я лег навзничь и перестал видеть все, что делалось за окнами.
В ту ночь «Гея» вышла из зоны притяжения Красного Карлика и, ускоряя движение, понеслась к большим солнцам Центавра.
ТОВАРИЩ ГООБАРА
Я видел, многих сотрудников Гообара только вместе с ним и, вероятно, поэтому считал их людьми не очень интересными. Однажды вечером я убедился в своей ошибке.
Когда я пришел в лабораторию историков, там еще не было никого. Я сел на стул в первом ряду. Большие люстры не были включены. Казалось, что этот пустой зал с темными картинами, едва различимыми на стенах, озарен светом пасмурного дня.
Астронавты теперь проводили вечера в лабораториях, изучая материалы, полученные на планете Красного Карлика, и разрабатывая планы будущих исследовательских экспедиций в системе Центавра. К историкам заходили немногие. Сегодня вместо лекции Молетича стихийно завязалась дружеская беседа.Тембхара рассмешил нас рассказом о том, как автоматы, принадлежавшие двум ученым противоположных взглядов, оставленные в лаборатории, проспорили целую ночь, пока наконец один из них не убедил другого, и, когда хозяин утром пришел на работу, его автомат из верного союзника превратился в заядлого противника.
Молетич предложил нам показать и объяснить несколько произведений древних художников. Мы согласились. Свет в зале был выключен, и на экранах во всем богатстве красок возникли полотна древних голландских и итальянских мастеров. Через час лампы вновь загорелись, и мы пошли к выходу, обмениваясь впечатлениями.
– Знаете,что всего больше поражает меня в этих картинах?–сказал Руделик. – Одиночество их создателей. Оно проявляется под различными масками: сухого, холодного равнодушия, презрения, сочувствия, а иногда вырывается горьким криком, как у Гойи…
– Прежде искусство воздействовало не только любовью, но и ненавистью, – заметил я. – Теперь не так.
– И не только искусство, – бросил Молетич.
– Но эти люди на картинах,– продолжал Руделик, – они смеются и плачут, как мы… Да, если бы я не был биологом, то стал бы художником.
– А талант? – спросил кто-то.
– Ну, Тембхара помог бы мне своими автоматами, – сказал со смехом Руделик.
Мы шли к дверям, и лишь ассистент Гообара Жмур продолжал одиноко сидеть в пустой аудитории, положив руки на спинку стоявшего впереди кресла. В дверях мы остановились: не хотелось оставлять товарища одного в полутемном зале. Он повернулся к нам.