Магелланово облако(ил. П.Пинкисевича)
Шрифт:
«Еще три минуты», – подсчитал я в уме и громко спросил:
– Идешь?
– Иду.
Я задавал этот вопрос несколько раз и получал на него однообразный ответ. Вдруг я увидел вдали две вспышки и услышал слабый стон.
– Зорин!
– Ничего, ничего, – ответил он сдавленным голосом. Я вздохнул облегченно: метеорит не попал в него, иначе он погиб бы на месте.
«Идешь?» – хотел спросить я, но у меня перехватило дыхание. В наушниках слышался страшный треск.
– Пусти же… – невнятно бормотал Зорин, – зачем ты держишь? Ну…
– С кем ты говоришь? –
Он не отвечал. Было слышно его срывающееся дыхание, будто он силился похнять что-то. Одним прыжком я выскочил наружу. Равнина, залитая холодным светом, была мертва и пуста. Я сообразил, что Зорин находился где-то в трехстах пятидесяти– четырехстах метрах, но видел лишь зубчатые скалы, холмы, длинные тени и больше ничего.
– Зорин! – закричал я так, что у меня зазвенело в ушах.
– Иду, иду, – отвечал он все тем же сдавленным голосом.
Песок в одном месте зашевелился, серебристая фигура вынырнула из него,выпрямилась и медленно двинулась вперед.
«Он упал,– подумал я.– С кем же он говорил?»
Решив задать этот вопрос поздней, я вернулся внутрь шлюза. Вдруг в наушниках послышался голос Зорина:
– Я дошел.
Он бормотал что-то, видимо копаясь в песке, засыпавшем вход в ангар.
– Начинаю действовать, – минуту спустя сказал он.
Работа затянулась дольше, чем я предполагал: полчаса по секундомеру, а если судить по напряжению моих нервов – целую вечность.Наконец он сказал:
– Кончено. Теперь они будут послушны, как кролики. Возвращаюсь.
Мне показалось, что вспышки участились,– впрочем, может быть, только показалось. Несколько раз под ногами вздрогнула почва. Эта дрожь, на которую мы в камере не обращали внимания, заставила мое сердце учащенно забиться. Зорин возвращался страшно медленно, но в наушниках слышалось тяжелое дыхание, словно он бежал. Теряя терпение, я несколько раз в волнении выходил за дверь. Белый диск солнца А Центавра приближался к скалистому горизонту. Ночь подходила к концу. Вскоре метеоритный дождь должен был усилиться.
– Что ты медлишь? – закричал я наконец.
Он ничего не ответил, но дышал по-прежнему тяжело. Я не мог понять причины этого – ходьба не могла так измотать его.
Вдруг он появился в двери и поспешно, но как-то неуверенно вошел в шлюз. Закрыв за собой дверь, он сказал:
– Войди внутрь.
– Я подожду… – начал я.
Но он резко прервал:
– Войди внутрь! Я приду сейчас.
Я подчинился. Сняв скафандр в шлюзе, он через минуту вошел в кабину. Медленно подошел к столу, над которым висела лампа, поднял руки к глазам, растопырил пальцы и что-то пробормотал. Его широкая спина была как-то неестественно согнута.
– Что с тобой?.. – прошептал я.
Он оперся о ручку кресла.
– Плохо вижу, – глухо ответил он.
– Почему? Метеорит?
– Нет.
– И что же?
– Споткнулся о разбитый автомат…
– Говори же!
– Кажется,у него резервуар, понимаешь… атомное сердце было расплющено.
– И ты упал на него? – в ужасе закричал я.
Он кивнул головой.
– Присоски,понимаешь… магнитные присоски сапог приросли к металлу, и я никак не мог освободиться…
Ко мне возвращалось спокойствие. Ум был охвачен страшным холодом, но в голове стало яснее. Я знал: надо действовать немедленно.
Метеорит ударил в наш автомат с такой точностью, что атомное сердце было разбито, и Зорин, споткнувшись, упал всем телом на его обломки, излучающие мощную радиацию.
– Что ты чувствуешь? – я сделал шаг к нему.
– Не приближайся… – сказал он, отступив на шаг.
– Зорин!
– Я могу убить тебя. Надень защитный панцирь.
Я бросился во вторую кабину и надел тяжелый металлический костюм. Застегнуть его на груди я не смог: у меня тряслись руки. Когда я вернулся, Зорин полулежал на кресле.
– Что ты чувствуешь? – повторил я.
– Собственно, ничего… – Он говорил, как крайне усталый человек, делая небольшие паузы.– Когда я упал,сразу… увидел фиолетовый туман, пульсирующее облако… у меня помутилось в глазах… Там, у автоматов, я действовал почти вслепую…
– А меня ты видишь? – спросил я, приближаясь к нему.
– Как в тумане…
Я понимал, что это значит. Жидкость, наполняющая глазные яблоки, под влиянием радиации стала флюоресцировать. На столе, в двух метрах лежал индикатор излучения; он предостерегающе вспыхивал; все тело Зорина было радиоактивным. Он получил страшную дозу облучения.
– У тебя что-нибудь болит?
– Нет, только слабость… и тошнота…
Я взял его за плечи.
– Иди ложись.
Он тяжело оперся на меня и двинулся к кровати. Уложив его и накрыв одеялом, я стал рыться в запасах лекарств. Вдруг он пробормотал:
– Глупо…
Когда немного погодя я подошел к нему, он начал говорить о каких-то сигналах, автоматах и о «Гее»; я пощупал пульс – у него была высокая температура. Я, глупец, подумал, что он бредит, и не обратил внимания на его слова. Вдруг он совсем потерял сознание. Я потратил несколько часов, чтобы самым тщательным образом исследовать его. Анализы показали, что пораженный костный мозг перестал вырабатывать красные кровяные шарики. У меня было шесть ампул консервированной крови, я сделал ему переливание, но это было каплей в море.
Поглощенный мыслями о том, как спасти товарища, я совсем забыл о разговоре с «Геей». Я рылся в учебниках, ища спасения от лучевой болезни. Чем больше я читал, тем яснее становилось, что Зорин обречен. Перед самым рассветом, склонившись перед трионовым экраном, я забылся.
Проснулся я от невыносимого железного грохота: метеориты рвались на крыше бронекамеры. Было совсем светло. Зорин не приходил в себя. Я был около него до вечера. Затем я отправился наверх. Прием был так плох, что я улавливал лишь бессвязные обрывки голосов.