Магелланово Облако. Человек с Марса. Астронавты
Шрифт:
Это случилось как раз в то время, когда автоматы проверяли герметичность труб; жидкий гелий циркулировал под большим давлением, а все краны, автоматически выключающие его приток, были заблокированы. Жидкий гелий с температурой всего на три градуса выше абсолютного нуля с огромной силой вырвался из разорванных, труб и бурным потоком хлынул через запасную вентиляционную шахту в центральную аппаратную, стекая по оболочкам автоматов. Все электрические провода, с которыми он соприкасался, были заморожены и превратились в сверхпроводники. Вместо передававшихся в определенном порядке импульсов и сигналов возник хаос перепутанных токов. Непрерывно поступавший гелий заливал аппаратную, и автоматы под влиянием сверхпроводимости
Прямо под аппаратной, в кабине рулевого управления, на этот момент — три часа сорок семь минут — был лишь один человек — дежурный астрогатор Сонгграм. Он не мог ни заблокировать магистральный трубопровод жидкого гелия, ни опустить герметические переборки, ни закрыть пробоины в оболочке временным тампоном: одни автоматы были совершенно парализованы, другие действовали, как помешанные, искажая команды и отдавая за долю секунды по нескольку различных, часто противоречивших друг другу приказов. Сонгграм не мог установить связь ни с кем и с трудом сумел объявить тревогу по аварийной радиотелефонной сети, поскольку и ее кабель на некотором протяжении подвергся воздействию жидкого гелия.
Он был один. Висевшие перед ним циферблаты и указатели уже ничего не измеряли и не показывали; все контрольные лампочки гасли и загорались без малейшего смысла, корпуса трансформаторов дрожали, некоторые сгорели, в других от перенапряжения группами перегорали предохранители — по контрольным приборам проскакивало фиолетовое пламя. Сонгграм знал, что гелий скапливается у него над головой, и понимал, что рано или поздно гелий заполнит всю аппаратную, проникнет в глубоко укрытый электрический регулятор атомных реакций и корабль погибнет.
Неизвестно, о чем он думал, ни то, что он делал, было зафиксировано регистрационной аппаратурой: она действует на принципе сверхпроводимости и ее не затронула катастрофа. В кабине рулевого управления становилось все холоднее, потолок, над которым перекатывалась большая масса жидкого гелия, сверкал изморозью, на досках пюпитров оседал иней, дыхание вырывалось изо рта белым паром. Гелий наверху все кипел и заливал секции автоматов, расположенные выше, а через отверстие в броне каждую секунду улетучивались сотни кубических метров воздуха. Сонгграм еще раз попытался пустить в ход центробежные насосы, дистанционно управляемые предохранительные затворы и включить аварийную сеть, проложенную параллельно основной, но это ему не удалось.
Был еще один способ. Он знал, что, если открыть вентиляционные клапаны в потолке, скопившийся над ним гелий хлынет в кабину рулевого управления и, прежде чем он заполнит ее, температура наверху поднимется — хотя и незначительно, но достаточно для нормальной работы автоматов; после этого автоматы уже сами остановят приток гелия. Электрорегулятор аппаратуры был заблокирован, и надо было открывать клапан вручную, поворачивая маховичок вентиля на боковой стене кабины управления. Открыв один клапан, он успел бы выбежать из кабины, но он не был уверен, что через это отверстие из аппаратной будет уходить гелия больше, чем поступает туда из лопнувших труб. Открыв все клапаны, он не успел бы спастись. Жидкий гелий замораживает так быстро, что погруженный в него человек за секунду превращается в стекловидную мумию. Сонгграм еще раз попытался запустить центробежные насосы, но безрезультатно.
Тогда он перестал нажимать на кнопки. Четыре секунды с долями он не делал ничего. Потом начал открывать клапаны один за другим. Он успел открыть четыре. Гелий четырьмя водопадами стал низвергаться в кабину, автоматы вверху были освобождены, и все произошло так, как предвидел Сонгграм. Одни автоматы прекратили доступ гелию, другие пустили в ход насосы, и те выкачали гелий из кабины рулевого управления; третьи закрыли отверстие в оболочке слоями быстро твердеющего, металлизированного цемента, выбрасываемого под высоким
Несколько членов экипажа были легко ранены на третьем и четвертом ярусах осколками лопнувших труб. Перевязав раненых, мы пошли с Ирьолой в кабину рулевого управления, уже просушенную и приведенную в порядок. Когда мы уходили оттуда, было семь часов утра. Тихие пустые коридоры были залиты искусственным светом. Ирьола дошел со мной до места, где дороги наши должны были разойтись, но все шел дальше, словно не мог меня оставить. Перед самой дверью больницы — я туда возвращался, чтобы осмотреть контуженых, — он внезапно остановился.
— Если бы я не сделал этого подсчета… — сказал он.
Я вопросительно посмотрел на него. Но он не глядел на меня.
— Я не мог удержаться… Ты знаешь, ему не нужно было… Достаточно было открыть один клапан. Он мог бы…
Я понял:
— Он не знал?
— Не мог знать. На подсчеты надо было затратить по меньшей мере несколько минут. Он не позволил себе этого.
Я молчал, перед глазами вновь возникло то, что я увидел в кабине рулевого управления: пустое, большое помещение, в котором почти не осталось следов катастрофы, и все еще стоявший — с рукой на маховичке вентиля, не окончившем последний оборот, — памятник астрогатору.
Ирьола все сильнее сжимал мои пальцы.
— Ты… не знал его…
Он вдруг осекся, и я второй раз за этот год увидел плачущего мужчину.
На следующий день инженеры приступили к восстановлению металлической брони «Геи» в месте разрыва. Открылись аварийные люки, и на поверхность корабля вышли механоавтоматы. Людям представилась единственная в своем роде возможность вылазки в межзвездную пустоту.
В той части палубы, где сходились коридоры, работа была в разгаре. Каждую минуту из шахты высовывался какой-нибудь автомат, а другие, ожидавшие у транспортера, нагружали его инструментами и металлом, после чего стальное создание, не оборачиваясь, входило в лифт, шагая так тяжело, что казалось, пол прогибается под ним.
Желающих выйти на поверхность «Геи» оказалось много, и мне пришлось долго ждать своей очереди. Наконец я очутился у барокамеры. Амета, уже приготовившийся к выходу, помог мне надеть скафандр. Я влез в него через широко раскрытое головное отверстие; затем на плечи мне был опущен круглый воротник, наподобие кружевного жабо, какие носили в древности, с той только разницей, что это металлическое жабо, где помещались аппаратура обогрева и дыхательные трубки, было довольно тяжелым. Поверх него на меня надели шлем из прозрачной пластмассы с выпуклым забралом над глазами. При движениях я ощущал два толстых скафандра — внешний, металлический, с плотным серебристым покрытием, с виду напоминающим пух, и внутренний, шелковистый на ощупь. Там, где действовала сила тяжести, двигаться в этом массивном убранстве было нелегко. Подталкиваемый сзади, я попал в барокамеру; сквозь стекла шлема электрический свет казался желтоватым и слабым, и я потерял из виду Амету. Последним торжественным движением автомат у выхода проверил, плотно ли присоединен кислородный баллон, после чего крышка внутреннего люка закрылась. Несколько секунд я слышал легкое шипение воздуха, потом, не прижимаемая более внутренним давлением, у моих ног открылась крышка внешнего люка, и я начал спускаться по лесенке; сначала ноги, потом корпус и голова оказались снаружи «Геи» — впервые за четыре года.