Магистр Ян
Шрифт:
— Вечная слава господу богу!..
— Гус просчитался.
— Он сам попался в нашу ловушку!..
Восторженные возгласы, смех и рукоплескания неслись со всех сторон.
— Ну а как вели себя друзья Гуса, чешские придворные шляхтичи? — спросил один из пражских каноников.
Бор самоуверенно усмехнулся:
— Когда они заметили, что король зол на Гуса, то словно воды в рот набрали. Не заикнулся и… Иероним!
Старый тощий прелат, обрадованный шумным ликованием своих слушателей, ехидно ухмыльнулся:
— Между прочим, за верность чешских панов Гусу я не дал бы даже нищенского прихода. Понятно, они сочувствуют тем смутьянам, которые зарятся на церковное имущество.
— Отныне эта опасность миновала, — живо повернувшись к канонику, сказал Бор. — Скоро мы заткнем рот Гусу…
Фарар Протива осмелел и, задыхаясь, сказал:
— Преподобные отцы! Я снова записал уйму Гусовых изречений. У меня — доказательства.
Доктор Бор махнул рукой:
— Они никому не нужны! Если вообще понадобятся какие-нибудь доказательства, то у нас есть поважнее твоих. Я привел сюда живого свидетеля. Среди нас — Штепан Палеч, бывший друг и коллега Гуса.
Палеч очутился в центре внимания всех высших духовных сановников, и его самообладание сразу исчезло. Бор бесцеремонно потревожил его прошлое, и Штепану Палечу пришлось, краснея, отказаться решительно от всего, что связывало его с магистром Гусом.
— Преподобные отцы! — заговорил он глухим, дрожащим голосом. — Вспомните, пожалуйста, то место в Священном писании, где говорится: когда возвращается одна заблудшая душа, радость даже больше, чем от девяноста девяти благочестивых. Признаюсь, я ошибался и только теперь, как блудный сын, возвращаюсь к вам. Клянусь богом, что мое покаяние искренне. Я вырвал Гуса из своего сердца и буду преследовать его до самой смерти.
Слушатели повернулись в сторону Палеча и холодно посмотрели на него, а старый тощий прелат язвительно заметил:
— Ты, сын мой, должен хорошенько потрудиться, чтобы мы поверили тебе.
Палеч опустил глаза.
Архиепископ молча слушал выступления своих гостей и речь Палеча. Его острые глазки, потонувшие в старческих морщинах, внимательно поглядывали на лица взбудораженных и увлеченных слушателей. Он терпеливо ожидал, когда окончится интермедия. Уже приближалось его время. Скоро и архиепископ будет наслаждаться своим триумфом. Он ждал его с нетерпением.
Архиепископ встал и мелкими шажками направился в угол комнаты, к дубовому секретеру. Дрожащими руками он вынул из него папскую буллу и уже не положил ее обратно.
Все притихли и уставились на архиепископа. Он возвращался к своему креслу с каким-то важным документом.
Архиепископ остановился возле кресла и торжествующе поглядел на гостей:
— Дорогие братья во Христе! Настало время, коего с упованием ждали наши сердца, сердца верных христиан. Скоро со всех алтарей и кафедр прозвучат грозные слова буллы папы Иоанна XXIII о гибели самого опасного врага святой церкви — Яна Гуса.
Выслушав вступительное слово архиепископа, прелаты невольно поднялись со своих кресел, а он, высоко подняв голову и не дождавшись, когда они сядут, стал читать слова анафемы и интердикта. Голос старого архиепископа с каждым новым словом становился более спокойным и торжественным. Он читал громко и звучно, как будто желая донести слова буллы христианам всего мира:
— «Ego, Johannes, servus servorum Dei… — Я, Иоанн, Папа римский, слуга служителей божиих, предав тягчайшему церковному проклятию священника-отступника, заблудшего еретика Яна Гуса, навсегда отлучаю его от общины Христовой. Я заранее налагаю интердикт на те города, которые предоставят ему убежище. А посему тот, кто подаст ему кусок хлеба, напоит его водой и приютит под своим кровом, будет отлучен от церкви. Да не посмеет никто сшить ему платье и обувь. Всякий,
Этой буллой вышепоименованный Ян Гус, как отлученный от церкви, лишается всех церковных таинств и милостей. Когда он умрет, никто не должен хоронить его в освященной земле. Если Гуса похоронят в таком месте, где люди не будут знать об этой булле, то гроб с телом должен быть выкопан и выброшен из могилы…»
— «Во всех городах, деревнях, з'aмках и отшельнических приютах, везде, где когда-либо побывал Гус, закрыть врата храмов, костелов и монастырей — на срок, равный времени его пребывания в этих местах, вести богослужение при запертых дверях и прекратить совершение всяких таинств: крещения, венчания, помазания и погребения…»
Фарар Войтех стоял перед алтарем костела святых Филиппа и Якуба и громко читал папскую буллу. Он прямо-таки захлебывался от восторга. Делая паузы, фарар довольно поглядывал на слушателей, сидевших в первых рядах: богатых горожан, купцов и лавочников. В их глазах светилась такая же алчная радость. Они жадно ловили грозные слова проклятия и сжимали кулаки. У пастыря и его паствы было одно настроение: грозные слова буллы воодушевили их и заставили дышать полной грудью.
Между скамьями и у выхода из костела столпились люди, одетые в серые плащи с капюшонами. Плащи скрывали фигуры мужчин и вздувались там, где были спрятаны шляпы. Своими округлыми очертаниями эти шляпы напоминали шлемы. Когда кто-нибудь из мужчин переступал с ноги на ногу, под плащом звякало железо.
— «Булла вступает в силу через двадцать дней после ее оглашения; этот срок дается заблудшему как последняя милость, дабы он образумился, смирился и явился на наш суд. В противном случае на еретика обрушится, как божий гнев, наше страшное проклятие».
Как только фарар закончил чтение буллы, в костеле раздались гулкие звуки орг'aна.
Капелланы, прислуживавшие у алтаря, схватили трехсвечники и, опустившись на колени, подали их священнику. Выдергивая свечу за свечой, патер Войтех быстро размахивал ими, а язычки пламени чертили в воздухе одну огненную линию, изображавшую большой крест. Патер ломал над головой каждую свечу и швырял на пол. Свечей становилось всё меньше и меньше. Сияние золотого алтаря постепенно меркло и скоро исчезло в синеватом сумраке. Министранты [38] погасили свечи на колоннах костела, прикрыв язычки пламени маленькими колпачками. Только рубиновый вечный огонь, похожий на зловещую каплю крови, тускло горел над алтарем.
38
Министранты — мальчики, прислуживающие католическому священнику во время мессы.
Патер Войтех наклонился к клирику, тот подал ему три камня. Патер поднял над головой первый камень. Как только орг'aн замолк, священник завопил громким голосом, полным гнева и ненависти:
— Anathema sit! [39]
И он бросил камень в сторону Вифлеемской часовни.
— Пусть наше проклятие подобно этому камню обрушится на тебя, Ян Гус, где бы ты ни был.
Священник со злобой кинул три камня и трижды произнес формулу проклятия.
Когда он бросал третий камень, у входа заорали люди в серых плащах:
39
Да будет проклят!