Магистр
Шрифт:
Варяги с печенегом молча кивнули, Пончик обронил: «Угу…»
Во внутреннем дворике было людно – со своими прошениями к святейшему явились игумены монастырей и прочие алкатели бесплатного счастья. Небрежно подвинув охрану, неуклюже расступавшуюся перед магистром, бесцеремонно отстранив Евсевия, секретаря и первого помощника патриарха, Олег вошёл в покои Его Святейшества.
Феофилакт в этот момент молился на коленях перед огромным иконостасом, обуреваемый мистическим жаром.
Сухов
– Ч-что?.. Кто? – залепетал патриарх, с трудом поднимаясь с колен.
– Ты почто Елену Мелиссину в Рим отправил? – ледяным тоном спросил Сухов. – Тебе известно, что она моя жена?! А извещён ли ты, что задание, данное тобою своей тайной посланнице, было направлено против величайшего и сорвало планы базилевса? Ты хоть понимаешь, что за это полагается? Ослепление и темница, где ты сгниёшь, объедаемый крысами!
Феофилакт обратно рухнул на колени.
– Не губи, сиятельный! – тонко заверещал он. – Умоляю! Не виноват я!
– Как же не виноват?! – не ослаблял напор Олег. – Или, скажешь, не ты придумал тайную посланницу завести, да и в Рим направить?
– Не я! – с жаром сказал патриарх. – Ей-богу, не я! Вот те крест! Нашептали мне люди недобрые, соблазнили! Сатанинское то было наваждение! Искус диавольский!
– Что ты врёшь?! Кто тебя соблазнил?
– Они, они! – еле выговорил трясущимися губами Феофилакт. Он подполз на коленях к Сухову и ухватился за полу его пропылённого скарамангия. – Они всё задумали, они всё затеяли!
– Толком говори! – рявкнул магистр. Он был страшен.
Феофилакт угодливо закивал.
– В тот самый день, – быстро заговорил он, перебирая складку Олегова скарамангия, – с утра ещё, у меня побывали логофет дрома Василий Катакил и протомагистр Мануил Атталиат. Они всё, они! То один говорил, а другой поддакивал, то наоборот. Запутали они меня, околдовали будто! Да почему – будто? Как есть околдовали! Внушили мне мысли зловредные, а я грешен, искушения перебороть не смог – гордыня взыграла, восхотелось мне, как патриарху Николаю, дела творить тайные да патриарху Фотию уподобиться!
Олег присел на корточки и заглянул в насмерть перепуганные глаза патриарха – зрачки во всю радужку.
– И больше никто об этом при тебе речи не заводил? – раздельно проговорил он.
Феофилакт затряс головой:
– Никто! Они только! Они всё! Бог свидетель, не вру!
– Ладно… – протянул Сухов. – Что ж, если так, попробую даже помочь тебе остаться святейшим…
– Да, да! – возликовал
– Одно условие, святейший, – никому ни слова о нашем разговоре. Понял? Иначе, если всё дойдёт до ушей божественного, он тебя не пожалует.
– О-о! Конечно, конечно! Я буду молчать аки рыба! И наложу на себя епитимью… Сейчас же!
– Хоть две, – буркнул Олег, поворачиваясь и удаляясь в коридор.
Выйдя во дворик, он сделал глубокий вдох-выдох, вытравливая из лёгких духоту патриарших покоев.
– Катакил и Атталиат… – задумчиво проговорил Пончик. – Угу…
– Катакил или Атталиат, – поправил его Котян.
– Логофетом дрома займёмся после, – решил Сухов. – К Атталиату!
Дом протомагистра стоял в хорошем месте – перед стеной Константина, где на зелёные холмы взбирались кипарисы и белые церквушки, вознося в голубое небо кресты. А вот Атталиат зелени не любил – его дом выступал прямо на улицу, спускаясь к ней широкой мраморной лестницей, украшенной бронзовыми фонарями на витых столбах.
– Вот, ведали бы, мимо б не прошли… – проворчал Свен.
– Да кто ж знал, – пожал плечами Ивор.
– Сейчас узнаем! – молвил Пончик. – Угу…
Олег первым поднялся по лестнице в тень мраморной колоннады. Высокая дверь, обитая гвоздями со шляпками в форме звёзд, была заперта. Рядом висел деревянный молоток, подвешенный на цепочке. Сухов несильно постучал предложенным орудием. Шагов слышно не было, но вскоре дверь открылась, и в щель высунулся розоволицый привратник с выгоревшими бровями и белесыми ресничками, придающими ему сходство с поросёнком.
– Хозяин в тавлинуме быть изволит, – проблеял он, разрушая образ. – Велел говорить, что не принимает…
– Мне он будет рад, – сказал Олег, рывком отворяя дверь и перешагивая порог. – Ивор, присмотри тут…
Не оборачиваясь, чтобы убедиться, выполняется ли его приказ (конечно, выполняется. Разве могут быть сомнения?), Сухов пересёк обширный вестибул, с полом, разукрашенным трёхцветной мозаикой, и попал в тавлинум, разгороженный по середине рядом каннелюрованных колонн.
У окна, за громадным и тяжёлым столом – мраморная плита на бронзовых ножках под вид львиных лап – восседал грузноватый Атталиат. Протомагистр что-то выводил тростинкой-каламом на листе пергамена. Заслышав шорох отодвигаемого занавеса из выделанной кожи, он обернулся. Ничто не дрогнуло в лице Атталиата, ничем он не выдал своих чувств, и всё же выражение стало иным, утратив некую малость – ощущение жизненности. Чудилось, будто душа этого человека уже покинула бренное тело, и оно двигается по инерции, имитируя проявления жизни.