Магия крови
Шрифт:
И сейчас я повторял всю процедуру здесь, сидя на полу чердака. Сначала круг из воды, затем семиконечная звезда, начерченная кровью. Вода смешивалась с кровью, отчего звезда по краям розовела. Сейчас мне тоже было щекотно, но я не смеялся. Смех застревал у меня в горле, словно обломок камня. Я прижимал палец к клочкам бумаги и бормотал: «Бумажки, летите далеко, залетайте высоко и следите за мной».
На секунду мне показалось, что все это чушь. Воспоминания о маме причиняли боль. Она обманывала меня, дразнила, заставляла верить в магию, которой в действительности не существует. Но стоило мне подумать о ее радостной улыбке, как рваные лепестки бумаги начинали трепетать и кружиться
Я остановился. Мои ладони заскользили по полу, и все успокоилось. Клочки бумаги плавно опустились на пол. Я убрал флакон со святой водой в шкатулку, захлопнул крышку и задвинул ее под кровать. Убирая бумагу, я думал о том, как в детстве ложился спать, а перед моими глазами трепетали разноцветные звездочки. Они медленно кружились в хороводе и были для меня дороже, чем мягкие медведи или могучие рейнджеры. Мама говорила, что удержать звездочки в воздухе может только любовь, и, пока они парили надо мной, ничто не могло причинить мне вред.
А теперь я горстями сгребал разорванную в клочья бумагу и бросал ее в мусорный мешок.
Мне было всего восемь лет, когда первая ярко-желтая звезда, покрытая пыльным саваном, медленно упала на пол.
Глава восьмая
27 марта 1904 года
Вот как я узнала о магии.
Я провела с ним девять месяцев, и он ничего не требовал от меня, кроме как читать, читать и читать, писать, писать и писать. Я переписывала целые страницы из романов Анны Радклиф [14] , глупые книжонки Твена, а по вечерам Филипп читал мне Уитмена или По, а я записывала за ним. Это продолжалось до тех пор, пока я не научилась писать так же быстро, как он произносил слова. Вскоре я выяснила, что мне больше нравится поэзия, нежели проза. В стихотворениях словесный поток чувствовался лучше. Комната, в которой размещалась библиотека Филиппа, была маленькой, поэтому книги громоздились повсюду, тесно прижавшись друг к другу корешками. Одну из стен закрывали полки со старинными книгами, полными изображений человеческих тел. Произведения Шекспира стояли в другом месте, и Филипп повторял, что я еще до них не доросла. Однако одну его пьесу я все же прочла; это была «Буря», и мне на всю жизнь запомнилась речь Ариэля, духа воздуха.
Как-то раз, после ужина, я встала перед Филиппом и прочла ее наизусть. Он несколько раз хлопнул в ладоши и назвал меня своей маленькой воздушной феей. Его лицо стало печальным, и он спросил, понимаю ли я, что сказал Ариэль. «Он вызвал бурю и погубил людей из любви к Просперо!» — ответила я.
«Из любви к Просперо… — повторил он и негромко засмеялся. — Маленькая фея, ты завтра пойдешь со мной, чтобы помочь мне в работе?»
Разумеется, я с готовностью согласилась.
И начиная со следующего дня я стала помогать ему собирать кровь.
Филипп брал ее у больных. Он делал кровопускание, как и другие врачи того времени, однако болезнь не отступала. Оказалось, что эта процедура — просто суеверие и пользы от нее никакой. Но пациенты этого не знали, поэтому с готовностью подчинялись всем требованиям врача. Я не знаю, почему Филипп помогал им — всем этим беднякам, темным и грязным, которые никогда не смогут прийти в больницу.
Мне не
Из очага бедняков несло луком. Как я ненавидела все это! Я ненавидела Филиппа за то, что он заставлял меня вспоминать прошлое, и я поклялась своей бессмертной душой, что никогда снова не стану так жить.
Я гнала прочь от себя тяжкие мысли и представляла нас актерами на темной сцене. Я и мой Просперо — мы собирали кровь для полуночных ритуалов. Хотя мы брали у каждого совсем немного, я представляла, как миска, которую я держала, становилась все тяжелее и под конец мои руки начинали дрожать от усилий. Я разливала кровь по банкам, лежавшим в кожаном саквояже Филиппа, помечая каждую этикеткой с надписью чернилами разного цвета. Буква означала недуг, а цвет — его стадию. Дома я приносила банки в лабораторию и расставляла их по болезням.
Однажды в полдень я была в лаборатории и наблюдала за тем, как медленно расслаивается кровь. Это выглядело очень странно, и я никак не могла понять, почему то же самое не происходит в нашем организме.
Вошел Филипп, весь взмокший, с испариной на лбу. Он меня не заметил, так как я стояла в неосвещенном углу. Филипп зевнул, хрустнув челюстями, и бессильно опустился в кресло, стоявшее у его письменного стола. Окна были наглухо закрыты шторами, горели всего две газовые ламут — я всегда предпочитала слабое освещение. Откинувшись в кресле, он прошептал: «Я никогда этого не найду».
Почти против собственной воли я двинулась к нему. Я потерлась о его плечи, подражая миссис Уилок, которая делала нечто подобное, когда на фабрику по пятницам заглядывал ее муж.
— Джозефин, — удивленно произнес Филипп, взяв мою руку, — а я и не заметил, что ты здесь, дитя мое.
Склонившись к нему, я принялась целовать его пальцы. Я не ребенок. Я его воздушная фея.
Не отпуская моей руки, он заставил меня посмотреть ему в лицо:
— Тебе не страшно жить со мной? В этом доме тьма и повсюду кровь…
Я лишь рассмеялась в ответ.
Все еще держа меня за руку, он встал с кресла. Пальцы его были холодными. Мы вместе подошли к одному из длинных столов, на котором был начертан круг; по всей линии окружности виднелись какие-то темные пятна, сквозь которые просвечивали волокна столешницы. Филипп взял кусок мела и начертил круг побольше, после чего соединил оба изображения линиями, а в центре написал незнакомую мне букву.