Магия тени
Шрифт:
Старшина стражи Хон погиб еще в тот первый день, защищая вязницу, и его истыканное копьями тело долго с гоготом таскали по улицам. Никто не нес службы и не работал, стражники частью разбежались, а частью присоединились к общей забаве. Склады с едой разломали и разграбили, и только благодаря снегу до сих пор не спалили весь Мошук — по мелочи горело каждый день.
Самые отъявленные смутьяны и те, кого они освободили из вязницы, теперь окопались в вербяном поселке. Подтянулись к ним и другие: переезжие, местные жители — всего человек около сотни. Они, похоже, нашли общий язык с Охрипом и лихованником — во всяком случае,
Горожане, видимо, чуяли, откуда исходит зло, и кучковались подальше от северо-западной части города. Уже целые кварталы огораживались друг от друга, но помогало это до первого послеполуденного ветра — кучковаться в такое время было так же опасно, как во время мора.
В конце каждого дня, наполненного кровавым безумием, на улицах оставалось множество мертвых тел, и каждую ночь они исчезали. Куда — знали только верные городу призорцы. Бессильные, давно лишенные своих способностей в людском неверии, они сохранили смекалку и прыть, и сумели разузнать то, что было скрыто от глаз остальных.
И тела поселковых подлетков, и тела погибших горожан оказывались в вербяном поселке — мертвые, оплетенные какими-то невиданными кореньями и лозами, они лежали там аккуратными рядами, не тронутые тленом, но сморщенные, иссохшие, и давали силы чему-то неведомому и липкому. Мошукские призорцы боялись этого липкого, не подбирались близко — лишь говорили, что от него в голове гудит и ноги холодеют. Бульб считал, что когда мертвых тел наберется достаточно — власть лихового поветрия выйдет за пределы Мошука, начнет поедать окрестные деревни.
Алера слушала ратушника, досадливо морщась и сердито похрустывая пальцами.
— Ну а кто устроил это поветрие? Почему вообще все началось?
Бульб всплеснул маленькими ладошками:
— Так ты же приташшила лихованника в вербяной пошелок, а от него у Охрипа шердак и шорвало! Уж не жнаю, был швихнутый Охрип прежде иль нет, а лихованник его довывихнул как ешть!
— Я притащила лихо?!
— А хто, я? Ты ж его у троллей жабрала, в город приволокла, в пошелке определила…
Алера закрыла глаза, потерла виски. Будто наяву вновь услышала собственный крик: «Это наших детей жрать нельзящая!», увидела раздосадованные лица троллей, почувствовала жесткий ворот мальчишеской рубашки у себя в ладони. В вербяной поселок его определил, положим, наместник, но…
— Но я же не нарочно, — прозвучало это совершенно с детской обидой, и Бульб развел руками. — А ты почему раньше никому не рассказал?!
— Да не жнал я! — возмутился призорец. — Никто не жнал! Мы ж бешшильные тут, давно уж не в праве швоем. То пожже, когда вше штряшлошь, мы принялишь вышматривать да выглядывать. Прожнали вот, што птишек ш пишьмами они перехватывали да прикапывали под вербами…
Алера снова схватилась за голову. Оль так переживал, что другие гласники не дают ответов на его воззвания, а оказывается… оказывается,
Сам лихованник, как выходило с его слов — то ли одичалый и перерожденный демонами призорец, то ли какое-то нарочно выведенное ими существо. Демонов помощник и соратник, который приходит в людное, но «бесхозное» место, где нет власти домашних призорцев, и начинает там «творить лихо», чтоб извести побольше людей. Бульб много слыхал баек про лихованников, но были они очень старыми, и ратушник не мог сказать, что в них правда, а что переврано.
Ручался лишь за то, что лихованник «не имет влашти» над человеком, который привел его на новое место.
— Значит, вот почему меня не накрыло той злобой? — Алера хлопнула ладонью по столу. — Меня и Ыча. Мы думали, оно не действует на троллей и женщин, хотя эльфка та, что мы из города вытащили, тоже чумная была…
Ратушник кивнул и добавил торжественно:
— На троллей такое не дейштвует, потому как можгов у них нет. А ишшо лихованник не имет влашти над волей твоей, потому как обяжан тебе швоим новым наделом. Зато ты имешь влашть над лихованником. Имешь влашть и решимошть принешти шебя в жертву волей швоею, штоб лишить лихованника влашти над мештом поруганным!
Алера заморгала.
— Мне нужно пойти и убиться об сдуревшего призорца, чтобы он ушел из поселка?
Ратушник снова кивнул и назидательно добавил:
— Ить токо так имешь ишкупить эту вину великую: волею швоею принявши шмерть жа другов швоих и жа недругов.
И уставился на девушку с умиленным восторгом. Она кивнула и решительно заявила:
— Скорей этот город рухнет тебе на коленки, чем я сделаю подобную глупость. Что еще мы можем придумать, чтобы выгнать его? Воля волей, а отвести глаза он мне может, я-то тоже забыла тогда про вербяной поселок!
Бульб часто-часто заморгал:
— А как же шмерть принять жа другов и недругов?
— Другам моя смерть ни к чему, а недруги обойдутся. Тем более что ты сам не поручишься, сколько правды в байках про лихованников. Может, он пристукнет меня да не уйдет. Что мы можем сделать такое, чтоб наверняка? Думай, дядька-ратушник, думай. Или хатник? Как тебя правильно называть-то теперь?
— Пушть ратушник, — отмахнулся Бульб, и тут же его губы разъехались в улыбке, встопорщив густую короткую шерстку на щеках. — Был пошледним хатником на Хлебной улише, а штану первым ратушником Идориша, во как!
Алера пожала плечами, а Бульб пожевал губами и неуверенно сказал:
— А ить это большая важношть — влашть над мештом. Ешли б токо нам ее вернуть…
Только мертвые собаки могли с такими равнодушными мордами тащить повозку в горящий лес.
Только слепой искатель мог завести туда остальных.
Но три мага не были ни слепыми, ни мертвыми.
— Что ты творишь, поганка, мы же сгорим ко бдыщевой матери!
Шадек орал как умалишенный и тряс Бивилку за плечи, а впереди горел лес. В предрассветной серости виден был поселок, на который пожар шел острым клином, будто кто-то нарочно направил его на жилье. От многодневной жары воздух пылил и колыхался, земля была сухой и горячей. А ветер гнал огонь так быстро, что…