Магия успеха
Шрифт:
Стоянка была полупустой, дежурная — злой как собака, а дежурная собака — Голодной, как тамбовский волк.
— Давай, — сняв «семерку» с охраны, Женя бросила Сереге ключи и по-ленински махнула рукой, — действуй.
Сама она устроилась на пассажирском кресле и, вздохнув, откинула голову на высокую спинку:
— Заявляю авторитетно, «Амаретто» и коньяк вещи трудно совместимые.
Тормоз разговора не поддержал. Погрев двигатель, он плавно убрался со стоянки и, привыкая к «семаку», двинулся по направлению на юго-запад — медленно и печально.
— Давай к Петродворцу. — Женя вытащила из бардачка пакетик «резиновых» конфет и сунула в рот оранжевого лягушонка. —
— Не-а, не хочется. — Тормоз включил поворотник, перестроился в левый ряд и, вырулив на Санкт-Петербургский шлях, начал ближе знакомиться с машиной. По сравнению с «трехой» она казалась «мерседесом». Двигатель работал мягко, глушитель не ревел, маятниковый рычаг не скрипел жалобно на поворотах — тоска собачья, скука.
Миновали разбитый на песке парк Ильича, оставили позади потускневшее великолепие Стрельцы и, не доезжая Петродворца, ушли направо, к Коттеджу. Когда-то здесь была резиденция Николая Первого, названная в честь его августейшей супруги Александрией. Благоухали розы, Руинный мост не представлял еще собой руины, а песок на Золотом пляже имел действительно золотистый оттенок. Время и коммунисты сделали свое дело. Теперь вместо цветников зеленеет осока, в прудах дают концерты лягушки, а парк одичал и отдан на растерзание огородникам — всюду облезлые парники, грядки с картошкой и заборы с надписью «Осторожно: злая собака». Спасибо еще, сам Коттедж восстановили, немецкие спонсоры прослезились и выдали денег на реставрацию.
— Пойдем к заливу. — Женя вытряхнула из босоножки камешек и, закрыв машину, потянула Прохорова вниз, под горку. — Хорошо бы выкупаться.
Они миновали свежевырытую яму и, стараясь не испачкаться в глине, вышли на центральную аллею, еще не забывшую поступь венценосных особ. Грустно шелестели вековые кроны, пахло дымом и скошенной травой, а в воздухе разливался вой бензопилы, как бы возвещая: «Мы свой, мы новый мир построим…»
Наконец Серега с Женей вышли к узкой каменистой косе, далеко выдававшейся в залив и ранее, видимо, служившей причалом. Ее покрывали густые заросли камыша, и в зарослях этих жизнь кипела ключом. Волнующе звенели гитары, доносился запах шашлыков и раздавались звуки живого человеческого общения — от громкого мата до приглушенных девичьих стонов. Народ отдыхал, единился с природой.
— Пошли в дебри. — Смело шагнув в заросли, Женя двинулась узкой тропкой и вскоре привела Прохорова на самую оконечность косы, туда, где кончались камыши и начинались морские просторы. С Балтики тянуло свежестью, у далекого горизонта двигался игрушечный сухогруз, и, словно привет от него, тихо плескались волны о замшелые, склизкие камни.
— Красиво. — Женя сбросила босоножки и, попробовав воду, начала расстегивать блузку. — Купаться будешь?
— Нет уж, на фиг. — Прохоров глянул на мутную воду, затем на пьяненьких молодцов, расположившихся по соседству, и потрогал карман, где лежали деньги и документы. — Плавок нет, а трусы досуха не выжмешь. Я же не лебедь, чтобы жопу мочить.
— Правильно мыслишь. — Скинув джинсы. Женя расстегнула лифчик и стянула кружевные трусики. — Что естественно, то не безобразно.
И осторожно, чтобы не наступить на что-нибудь острое, медленно вошла в воду — загорелая, стройная, уверенная в своей неотразимости.
— Ну бля! — Молодцы по соседству оборвали песню и начали пожирать глазами бедра купальщицы. — Вот это класс!
А та тем временем погрузилась по пояс, вскрикнула и, окунувшись, лихо поплыла брассом — к далекому горизонту, только голова огненной хризантемой закачалась на волнах.
— Сергей Иванович, ты
— Девушка, хотите водочки? — Один из соседей, длинный, тощий, с крестом на груди, вдруг поднялся на свои кривые и, пакостно улыбаясь, начал приближаться к Жене. — Давайте к нам, мы согреем.
— Юноша, хотите в морду? — Прохоров мгновенно сократил дистанцию, понизил центр тяжести. — Давайте к нам, мы сразу вышибем вам мозги. — И с грозным кличем крутанул «вертушку», так что подкованный ботинок чиркнул по шевелюре крестоносца. — Ложись, а то ебнет.
И странное дело, соседи сразу потеряли к Жене интерес, более того, отвернулись к фарватеру и дребезжащими голосами затянули про ясные синие глаза. Особенно старался крестоносец. Верно говорят, что битие определяет сознание, хотя до самого бития дело в этот раз и не дошло.
— Сергей Иванович, а ведь у тебя дурные наклонности. — Женя усмехнулась и, заколов волосы в хвост, начала одеваться. — А если бы попал?
— Так ведь не попал же. — Прохоров пожал плечами и, прищурившись, далеко сплюнул в воду. — А потом, Евгения Батьковна, ты тоже хороша. Такой стриптиз устроила, любо-дорого посмотреть. Вот мальчонка и засексовал, еще хорошо, что не пришлось его глушить по-настоящему.
— Господи, и ты туда же. — Женя застегнула джинсы и с укоризной покачала головой. — Обнаженное тело — это еще не стриптиз. Кто думает о сексе, глядя на «Данаю» Рембрандта или Венеру Милосскую? Только больные люди.
Посмотрев на соседей, она надела босоножки и не спеша двинулась по тропинке.
— Стриптиз, Сергей Иванович, это экспрессия, порыв, страстный призыв на языке тела — я хочу, я изнемогаю, я вся горю от желания… Слышал о невербальных сигналах? — Не дождавшись ответа, она улыбнулась Тормозу через плечо. — При непосредственном общении информация передается большей частью не словами, вербально, а мимикой, позой, движениями тела и воспринимается на уровне подсознания. Так что любовный танец действует не хуже афродизиака, особенно если это танец с раздеванием. А вообще-то стриптиз — это тяжелая работа в ночное время, правда неплохо оплачиваемая.
Выбравшись из камышей, они вышли на аллею и двинулись вдоль берега залива, — вечерело, на воде играли солнечные блики.
— Похоже, тема тебе близка. — Тормоз несовладал с руками и, остановившись, обнял Женю за талию. — А нельзя ли подробнее?
— Подробнее? — Она наклонила голову и, легко вывернувшись, пошла дальше. — Хочешь душевный стриптиз про стриптиз? Изволь, хотя это совсем не сексуально.
Волосы у нее уже высохли и пушились роскошным хвостом, формой и цветом напоминавшим лисий.
— Когда тебе уже двадцать пять и не осталось ничего, кроме привычки к красивой жизни, — Женя смотрела на далекий горизонт, и голос ее звучал как-то безразлично, — не до высоких материй. Кушать хочется. Французы говорят, у каждой женщины всегда есть что продать. А я вот не могла, дура, наверное, а скорее всего, гены виноваты, — у прадеда на родовом гербе было написано: «Честь не отнимет никто». Шляхетский гонор, одним словом. В общем, сижу я на своих двенадцати квадратных в коммуналке, толкаю за гроши физкультуру народу и думаю: хорошо бы под поезд, чтобы сразу и вдрызг, или спикировать с десятого, говорят, еще в полете сердце от страха разрывается. Ни друзей, ни денег, ни любви — ничего. Даже цепей не осталось, из ломбарда не выкупить. Мрак.