Махатма. Вольные фантазии из жизни самого неизвестного человека
Шрифт:
Чем ближе дипломные экзамены и день ночного рывка, тем зримей представлял себе Володя Хавкин тайный переход государственной границы, со всеми её заставами, постами и исполненными караульного рвения солдатами. Все эти радости поджидали сухопутного перебежчика, а морская дорога, к немалому облегчению Володи, грозила, в худшем случае, лишь потоплением лодки. Но шаткая морская стихия всё же не была такой скучной и муторной, как чёрствые холмы валашской степи.
Границы, как отточенным ножом, надрезали живую шкурку земли и своими гнусными заборами и рвами делили мир на куски. Володя Хавкин в таком делении не видел, как говорится, «ничего хорошего, окромя плохого». Размежеванье вело к междоусобице, озлоблению и войнам. Границы мешали людям понимать
Человек ко всему привыкает, даже к старости, со всеми её неудобствами и ограничениями. Только к терпеливому ожиданию привыкнуть не в нашей воле, долготерпение нам не присуще; мы всё на свете хотим получить до срока – здесь и сейчас, и готовы пасть порвать за эту химеру… Но и ожидание, когда-то начавшееся, когда-нибудь и заканчивается, ему приходит конец – иногда со смертью ждущего, а, бывает, что и раньше.
И пришла, в свой черёд, ночь бегства Володи Хавкина.
Незадолго до этого в одном из самых разгульных и грязных портовых кабаков Хавкиным был обнаружен турок, промышлявший исключительно контрабандой. Этот турок и отдалённо не напоминал просоленного муссонами и пассатами морского волка, он был похож на рядового ловца удачи с большой дороги, с кистенём в рукаве. Сходство, однако, не определяло профессиональной пригодности турка, и его объяснения показались Володе вполне убедительными. Заподозрить контрабандиста в принадлежности к охранному отделению Хавкину и в голову не пришло; это было главное. Не без спора столковавшись о цене и назначив день и место отплытия, они разошлись, довольные друг другом.
Как большинство начинаний, и это упёрлось лбом в деньги. Платить Володе предстояло за всё: за фелюку, за турка, за пищевой припас в дорогу, с доплатой за риск и возможную встречу с пограничной охраной, которой надо будет обязательно дать бакшиш; тёртый турок брался уладить и это препятствие. Бесплатно, значит, прилагался только попутный ветер в косой парус лодки… Ясно, что у Володи, перебивавшегося репетиторством, не наскреблось бы гроша за душой. И вот ведь, действительно, никогда не знаешь, где найдёшь, где потеряешь: Асин папапровизор готов был аптеку продать, лишь бы раз и навсегда избавиться от Хавкина. Да ему и не пришлось ничего продавать: узнав от дочки, что её ждёт ужасная разлука на берегу, и для устройства Володиного счастливого будущего нужны наличные, папа, не колеблясь, собрал деньги и с лёгким сердцем передал Асе-Хасе. Володя вклад провизора принял не как отступные, а как долг, подлежащий непременному возврату. Главная часть плана была решена.
Последний день перед ночным побегом принадлежал Асе; так она хотела, так и вышло.
Турок, по договору, обязался с темнотой подогнать свою фелюку к заброшенному, полуразвалившемуся лодочному причалу, верстах в пятнадцати от города, на Большом Фонтане, сразу за мысом. Для упрощения задачи турок, подойдя с моря, должен был помигать керосиновым фонарём, подавая сигнал клиенту на берегу.
Утром того дня Ася пришла в каморку Володи на Базарной возле Сиротского дома. Володя снимал там жильё у старика-бобыля, торговца битыми курами. Куриный старик уходил по торговым делам ни свет ни заря, и жилец в своей полуподвальной комнатёнке пользовался полной свободой проживания – хозяин возвращался домой близко к вечеру, грел и ел зразы, выпивал стакан чесночной водки и заваливался спать.
– Сегодня последний день, – сказала Ася, войдя. – Наш последний день, чтоб быть вместе. Ты и я.
Володя, сидя за колченогим столом, понуро промолчал. Половина его существа находилась уже далеко отсюда, от этой полутёмной, провонявшей несвежей едой и лежалым тряпьём коморки, – в свободной Европе, а вторая половина ещё обреталась здесь, доживала последние часы в одесском полуподвале на Базарной, и дивная девушка, с которой ему едва ли удастся склеить свою судьбу, пришла к нему сюда, чтобы стать частью его жизни, пусть и остающейся в прошлом. Он никому здесь не нужен, кроме этой девушки, да ещё жандармов, охотящихся на него, как гончие на зайца.
Он весь, целиком растерял бы напрочь липкую связь с этой обрыдлой конурой, городом и всей неуклюжей громоздкой империей, если бы не эта девушка, Ася, в белом платье, стоящая, как жена Лота, посреди комнаты, с плетёной корзинкой, полной винных ягод, в руке. На свою жизнь на берегу империи он глядел уже как бы из уходящей в море турецкой фелюки, вознесённой на высокий гребень волны. И вот вдруг выяснилось, что его удерживает здесь Ася своими кукольными ладошками.
– Наш день, и больше ничей… – повторила Ася, и тогда Володя поднялся и шагнул к ней.
И солнца не стало видно в коморке, и ночь, пахнувшая смоквой, наступила посреди дня. А день стал для них безграничной частицей вечности, которую каждый сущий уважительно воспринимает на свой лад.
Вечернее солнце над Одессой не красней дневного, а грустней: вот-вот оно уйдёт на запад, и померкнет свет и рассеется, а припозднившиеся ходоки, озираясь с опаской, поспешат проскочить безлюдные места на пустырях и в парках и выйти на улицы, освещённые газовыми фонарями. Редко кто из добрых людей любит ночь и на ты с темнотой; ночь внушает страх, это, верно, сохранилось с давних времён, когда в темноте дикие звери и лютые враги могли подкрасться и растерзать. С той былинной поры дикие звери перевелись, а лихие люди остались.
Сумерки застали Володю с Асей на пути к Большому Фонтану. Спешить им было некуда, до появления турка оставалось ещё немало времени. Доехав до ближней к мысу станции, дальше они пошли пешком. Проложенной дороги тут не было, и тропы не было; они шагали по чутким степным травам, никто их не видел и не провожал взглядом, и это было лучшим подарком для них.
– Теперь мы навсегда вместе, что бы ни случилось, – сказала Ася, и захотела услышать подтверждение. – Правда? – Какие только дикие вопросы ни посылает сердце девушки, лишившейся невинности.
– Ну да, – сказал Володя. – Конечно… – Но парусная фелюка была главней, чем правда.
Турок ещё не подогнал свою лодку к заброшенному причалу, и они сели у воды, вглядываясь в тёмное море. Ожидание тоже бывает разное, особенно, если речь идёт о проводах: Ася готова была сидеть здесь, бок о бок с Володей, хоть до скончания века, она была бы счастлива, если б турок затонул по дороге к причалу, а отчаливающий Володя ждал светового сигнала с большим нетерпением: пора было кончать. Но и оставлять здесь маленькую Асю было горько и жалко, и душу Володи Хавкина, устремлённую к свободе, больно рассекал рубец; так устроена наша душа.