Махмуд-канатоходец
Шрифт:
Много караванных дорог пришлось ему пройти, прежде чем попал он в благородную Бухару — Бухару, издавна славившуюся святостью и мудростью своих духовных наставников, своими мечетями и медресе, своими дворцами и садами.
Небольшой караван, с которым ехали борцы, вошел в город после полудня.
Верблюды мерно шагали вдоль низеньких глиняных дувалов предместья. Кругом, насколько хватало глаз, расположились
Путники разместились в небольшом караван-сарае, и Махмуд, наскоро умывшись, отправился в центр города.
Вернулся он затемно, а утром вновь ушел. Так повторялось несколько дней, и каждый вечер Махмуд возвращался мрачнее мрачного.
Странные в Бухаре были ученые — ученые-богословы. Это значило, что почти к каждому слову они прибавляли слово «бог» и других слов не понимали. Они говорили об аллахе и пророке, о семи небесных сводах, о райских прелестях, об ужасах ада, а когда их спрашивали о чем-нибудь простом, они закатывали глаза, набирали полную грудь воздуха, хватались за бороды и начинали бормотать что-то про мудрого из мудрых, ученого из ученых, святого из святых муллу Серажетдина.
— Скажите, много ли рабов прогоняли монголы через Бухару? — спрашивал Махмуд.
— Велик мудрый Серажетдин — гадатель будущего, да продлит аллах дни его, да украсится мудростью его род человеческий, да славится имя его в веках. Алла-бисмилла!
— Ну ладно. Не знаете — не надо. А хорезмийских медников, кузнецов, чеканщиков по серебру и золоту не видели?
— Нет никого, кроме аллаха и пророка, чьи слова имели бы такую красоту и глубину, как слова великого Серажетдина. Слова эти высоки, как вершины, покрытые снегом, и смысл их глубок, словно синее море,— завывали ученые. И опять:—Алла-бисмилла!
Три дня ходил Махмуд по мечетям и медресе, у многих местных мудрецов побывал он, и все отвечали примерно так. Пробиться к мулле Серажетдину в медресе оказалось не просто. Пять его учеников — каждому лет под пятьдесят, если не больше,— с пристрастием расспрашивали, что нужно чужеземцу, потом стражники обыскали Махмуда и только тогда впустили в зал, где над толстой книгой сидел сухонький старичок с огромной, шире плеч, зеленой чалмой.
— Говори, червь!—приказал старичок.
Махмуд удивился, но решил не обращать внимания на подобную неучтивость.
— Я пришел с севера,— сказал Махмуд.— И хочу узнать о судьбе моих соотечественников. Говорят, что сорок лет назад в Бухару гнали ремесленников из Хорезма. Так ли это? Если это правильно, то куда они девались, на юг пошли, на восток или на запад?
— Ты невежда и семь раз невежда,— ответил богослов.— Разве ты не знаешь, что все четыре стороны света, из которых ты упомянул только три, находятся под сенью мудрого аллаха-повелителя? А если так, то куда бы ни пошли твои ремесленники, это не твое дело.
Махмуд опять пропустил мимо ушей эти слова.
— Я дал обет найти своих старших братьев, отцов и дедов моих друзей. Я хочу
— Подлинный ученый,— ответил Серажетдин,— никогда не поинтересуется тем, что было. Только будущее может занимать умы мудрецов. В прошлом были аллах и пророк — этого нам хватит, а будущее написано в книге пророка, и читать эту книгу доверено избранным.
— В прошедшие времена,— возразил Махмуд,— жили наши отцы и деды, жили деды и прадеды наших дедов; как же можно не знать прошлого? Ведь без прошлого не понять настоящего и не угадать будущего.
— Все в книге аллаха! — ответил мулла.
— Ладно,— согласился, чтобы не спорить без толку, Махмуд.— Но нет ли в ваших книгах чего-нибудь о тех людях, которых угнали в рабство воины Чингис-хана?
— В книге, написанной мной, об этом сказано, упрямый человек, что всех рабов монголы водили на восточные горы, загоняли в пещеры и там отдавали дивам, чтобы заслужить их милость.
— На восточные горы, значит! — обрадовался Махмуд, получив хоть какие-то сведения.— На восточные горы — это понятно. Но зачем дивам мои соотечественники? Я с детства слышал о дивах. Это
же сказки для глупых или для маленьких.
— Ты навлекаешь на себя гнев дивов, упрямый богохульник,— важно сказал мулла.— Ты не веришь моим словам, словам наставника медресе. Иди!
Как ни бился Махмуд, ему больше ничего не удалось узнать от Серажетдина. Зато все другие мудрецы Бухары с этого момента уверенно начали повторять: «Всех рабов монголы гоняли на восточные горы и кормили ими всесильных дивов, живущих в пещерах».
Так ничего не добившись, покинул Махмуд дом мудрости аллаха, а когда выходил на улицу, увидел, как пять или шесть великовозрастных учеников медресе загоняли во двор ишака, груженного дровами. Ишак был стар и упрям. Чем больше его били и пинали, тем упорнее он сопротивлялся, загородив вязанкой узкую калитку.
— Не так надо,— сказал Махмуд. Он погладил ишака по голове, вкрадчиво и ласково заговорил с ним: — Почему ты не хочешь идти в этот двор? Неужели ты думаешь, что тебе не место среди здешних мудрецов? Ты ошибаешься, о ишак из ишаков. Ты имеешь полное право зайти в это святилище богословия. Ведь ты близкий родственник мудрого муллы Серажетдина, Я же вижу это. Иди, ишак, не стесняйся.
Упрямое животное вняло ласковому голосу и перестало сопротивляться. Ишак вошел во двор и послушно направился к кухне.
Ученики медресе стояли разинув рты, а самый расторопный кинулся к Махмуду с вопросом:
— Скажи, чужеземец, откуда ты узнал, что этот ишак — родственник мудрого муллы Серажетдина? Скажи, в каком он с ним родстве?
— Я объясню тебе это, если ты, в свою очередь, ответишь на один вопрос.
Ученик согласился.
— По высокомерию,— сказал Махмуд,— и выражению глаз я понял, что он близкий родственник вашего наставника. А по упрямству я угадал, что он его родной брат. Скажи теперь, почему все ваши ученые повторяют любую глупость, какую ни скажет Серажетдин?