Макалу. Западное ребро.

Сеньёр Яник

Дорога доходит теперь до самого Катманду, а вместе с ней ее блага и неприятности, автомобиль и туризм. И непальцы теперь могут оценить все прелести красного сигнала светофора, автомобильных пробок, дыма грузовиков и очередей у бензоколонок, как во Франции в 1968 г., когда «события» закрыли краны. Здесь -это муссон, который сегодня закрыл дорогу, это оползни и вышедшие из берегов реки. В галстуке из тергаля или в национальном головном уборе топи .лишенный бензина автомобилист испытывает одинаково глубокое чувство обиды и проклинает все на свете.

Самолеты доставляют ежедневно в модернизированный аэропорт толпы пестро одетых и вечно куда-то спешащих туристов. Ибо все агентства обязательно включают в свои поездки

вокруг света заезд в Катманду. Запрещенный Непал, храмы, священные коровы, дороги Катманду, марихуана и искусственный рай... Мощь рекламы... Как далеко то время, когда в отеле «Рояле», единственном в городе, принимали редких проезжих европейцев! Отели люкс предлагают теперь свои номера с кондиционированным воздухом, свои бассейны, своих метрдотелей в форме.

Прошло то время, когда мы с товарищами по Жанну скитались от храма к храму, по базару, любуясь наличниками окон и деревянными балконами, любовно украшенными резьбой поколениями непальских умельцев. У нынешних путешественников нет времени. Быстро в такси, тур по храмам и лавчонкам, где торгуются (не очень, времени нет) из-за кукри [14] или статуэтки сомнительной древности. Базар залит электрическим светом. Но покупатели, подгоняемые временем, видят ли они отвратительные бетонные мачты, которые несут провода и обезображивают великолепные фасады, видят ли они наступление бетона?

14

Кинжал.

Ты помнишь, Келлер? С нашими друзьями по Жанну мы ходили в этих храмах, чтобы петь вместе с непальцами. Вечером приходили мужчины, одни только мужчины, с цитрами, усаживались на откосе, у входа в храм. Они играли, они пели мелодичные, приятные для слуха песни, а мы смешивались с ними и пели также, наши мелодии. Порой, когда репертуар был исчерпан, мы пели и фривольные песенки. Какая разница, они не понимали слов, а это было средство общения.

Они пели, и они курили. Запах дыма был какой-то странный, и я, наивный человек, дожил до 1971 г., чтобы убедиться в том, что они курят не табак, а марихуану. Гашиш и марихуана свободно продаются в Непале, публично рекламируются красочными плакатами так же, как у нас какой-нибудь пищевой продукт массового потребления. И такая свободная продажа вполне может объяснить широкое развитие в Непале, и особенно в Катманду, явления хиппи! Если не развитие, то во всяком случае его зарождение, до того даже, как использовались кино и пресса, чтобы создать получивший такую громкую известность миф.

С хиппи я был знаком лишь по обильной посвященной им литературе. Мне не было никакого дела до их нарядов, лохмотьев, их расхлябанности, даже их нечистоплотности. Я им симпатизировал, потому что понимал их философию; в топ мере, в какой можно говорить о философии хиппи; скажем проще, я понимаю их мотивы. Я понимаю, что юноша в 20 лет восстает против непонимания взрослых, против рогаток общества, слишком хорошо устроенного, чтобы уделить ему место; я понимаю, что он хочет убежать и полностью насладиться своим освобождением. Но сколько людей смешивали и смешивают созерцание и лень! Кто среди всей этой молодежи, направившейся в Непал, вышел за город, добрался до затерянных селений у тибетской границы, у самого подножия гигантских гор, добрался до Гунза или Велуночунга, где приходится копаться в земле целый год, чтобы собрать килограмм риса? Истинные, «чистокровные» хиппи существуют, но их не встретишь на улицах Катманду. Они в дальних ущельях посвящают свое время размышлениям и общей с крестьянами работе.

Я поражен, обнаружив, что в настоящее время хиппи в столице Непала стали немногочисленны. Выразив свое удивление в разговоре с непальским чиновником, я немедленно

получил ответ: «Считаете ли вы нормальным в Европе, чтобы люди не признавали общество потребления, чтобы они жили за счет этого общества, ничего не производя? У нас слишком много забот для обеспечения жизни, а иногда даже просто выживания наших собственных граждан, чтобы содержать еще паразитов. Ни один иностранец не может теперь получить въездную визу в нашу страну, если не докажет, что он обладает достаточными средствами существования».

Вот почему племя хиппи в Катманду значительно поредело и практически на холме Сваянбху Натх собираются в основном американцы, имеющие счет в банке и получающие ежемесячно необходимые для существования средства.

Ленивые, наркоманы и вдобавок воры, когда банковского счета не хватает. Уже давно антиквары и торговцы начали грабить храмы Непала, снабжая предметами искусства музеи, коллекции, любителей всех стран. Какой европеец, возвращаясь из путешествия или экспедиции в Гималаи, не захочет привезти в чемодане бронзовую безделицу, статуэтку, молитвенную мельницу, вышитую ткань? Я вспоминаю, что в 1959 и 1962 гг. я мог купить в официальных антикварных магазинах несколько подлинных изделий по разумной цене. Сегодня в этих магазинах вы найдете лишь плохие копии; подлинность уже не в цене, и ее остается лишь оплакивать. Если только какой-нибудь хиппи не явится к вам втихомолку: «Могу предложить кое-что, господин, прекрасная статуя, вот увидите, и недорого». Прекрасная, в самом деле, и недорого, но украдена в храме, если только не пришла из Тибета косвенными путями.

Ленивые, наркоманы и воры. И это все, что мы можем предложить непальцам в качестве примера? А мы сами, с нашими экспедициями, которые в конце концов являются особым выражением нашей цивилизации, что мы приносим им? Сущность этой цивилизации или только накипь ее? Деньги, конечно, много денег; возможность для некоторых, для шерпов например, продвинуться вверх по социальной лестнице. Медицинскую помощь больным в уединённых селениях. Но если подняться из плоскости простой экономики в плоскость морали? Новые потребности, которые они не в состоянии удовлетворить. Зачем нужны деньги, если на них нечего покупать?

Нет, я не против цивилизации. Я сам из цивилизованной страны. Я могу взвесить все «за» и «против», отличить добро от зла. Но то, что мы даем этим людям, не то ли это как раз, что мы хотели бы выбросить? И право умереть в снегу за десять рупий в день.

Да, по правде говоря, когда Прометей украл огонь у богов и дал его людям, он сделал последним неважный подарок!

Хватит философии, Робер. Хватит вопросов. Первый, который нам надо решить, касается не завтрашней судьбы Непала, а судьбы друзей, оставшихся в Базовом лагере и о которых мы по-прежнему ничего не знаем. Взвалив на одного из нас, Жан-Поля Пари, заботу, связанную с бесконечным ожиданием, мы посетили в течение молниеносной четырехдневной поездки некоторые индийские города: Бенарес, Кхажурахо, Агра, Дели. Возвратившись в Катманду, нашли ту же неизвестность, и моя тревога возрастает вдвое. Что с ними могла приключиться? Надо узнавать! И начинается нескончаемая игра в жмурки.

Все средства хороши, чтобы раскрыть тайну. В первую очередь, очевидно, вертолет. Сеньёр совершает с Сеги не менее семи разведывательных полетов. Безуспешно. Теряя ежеминутно тропу, петляющую в лесах, ослепленные облаками, накопившимися с приходом муссонов на склонах гор, они ни разу не смогли отыскать караван. Лишь однажды они внезапно попали на открытом месте на идущую группу: носильщики под командой офицера связи. А где сагибы? Тхапа не знает. Он вышел из Базового лагеря во главе первого отряда. Условились, что вслед за ним по мере прибытия носильщиков из Седоа выйдет второй, затем третий отряд. С тех пор он ничего не знает и не имел никаких контактов с оставшимися.