Макаров отвахтил!
Шрифт:
Макаров был простодушен как малое дитя. Он как будто не понимал цены деньгам и готов был всякому помочь. Глядя на него, каждый мог подумать: какой чёрствый, суровый человек! Но это была только «внешность». В действительности, я редко встречал более непосредственную, более мягкую натуру, чем у него.
Иногда эта доброта служила ему во вред. Макаров, как истый русский человек, да особенно ещё из породы «речных волков» (тоже, что и «морской волк») — любил выпить. Но для выпивки ему обязательно была нужна компания. Один он не пил, разве только чарочку перед едой. В водке он не находил «скусу», но так как она приводила
— Пойдём-ка, Макаров, по скляночке! — скажет, бывало, кто-нибудь из товарищей на стоянке и отправится к буфету, — налейте-ка нам парочку, — прикажет он, — кладя на стойку двугривенный.
Макаров выпьет, оботрёт рукавом мокрые, повисшие усы и отойдёт смиренно в сторону.
— А ну-ка ещё по одной, — предложит товарищ.
— Теперь уж на мои, — заявляет Макаров.
— Вот ещё, разве мы из эстого? — протестует хитрый компаньон, чокаясь с Макаровым.
Выпив по второй, Макаров вынимает сорок копеек из своего старого, потерявшего всякий цвет кисета, и стучит ими по стойке.
— Получите, — говорит он, — за полбутылки… да закусочки давай какой ни на есть.
Забрав свою покупку, Макаров идёт к себе в каюту, где и начинается угощение.
V
Капитан изучил слабости Макарова и старался принимать против них меры. Но Макаров был такой «золотой» человек, что с ним надо было действовать тактично, и капитан не хотел обидеть старика.
Однако между ними бывали иногда и недоразумения. У Макарова хмель был «нехороший». Сначала вино действовало на него возбуждающим образом, он становился разговорчивым и экспансивным, но очень быстро весёлое настроение переходило в кураж.
— Ведь, вот, — говаривал, бывало, капитан, — трезв — ребёнок малый, а как хватит русского народного хлебного — настоящий зверь. Затронь его, так он в берег носом ахнет…
Раз как-то пароход вышел после стоянки на конечной пристани. Стоянка эта, как заметил капитан, не прошла для Макарова благополучно. В маленьких глазах старика заискривались какие-то подозрительные огоньки, а красный нос стал совсем багровым. Макаров избегал смотреть в лицо капитану в таких случаях и отвёртывался, чтобы дыхание, пропитанное «русским народным хлебным», его не выдало. Он делался как-то особенно подозрителен и беспокоен; каждая малость раздражала его. Всё, что делали другие, казалось ему «не так», а особенно то, что делал капитан, который в воображении Макарова в хмельные часы становился каким-то врагом, который норовит всё сделать ему на зло.
Вот капитан, проходя перекатом, где по вывеске [2] было воды семь четвертей, т. е. более чем достаточно, убавил на всякий случай ход. Этого было довольно, чтобы обозлить Макарова.
— Тебе бы на печи сидеть, а не капитаном быть! — ворчит он себе под нос — ну, к чему ты, сделай милость, ход убавил… Коли не понимаешь, так ступай в каюту, да дрыхни… и без тебя обойдутся.
Хотя Макаров говорит только для самого себя, но отдельные слова долетают до ушей капитана; он делает вид, что не слышит.
2
Вывеска —
Пароход подходит к мелкому Благовещенскому перекату, где ход очень извилист. Надо идти всё время зигзагами. Макарову это очень не по нутру.
— Ну, чего, скажи, сделай милость, бакена «он» так расставил, — говорит Макаров, — воды — бугор, а он, нако-сь, поди… Вертись тут, а ещё бакенщик называется…
Капитан давно уже заметил возбуждение старого лоцмана и зорко следит за ходом парохода. И видит он, что Макаров держит прямо, точно намереваясь пройти за бакеном.
— Куда держишь? — говорит капитан, — не видишь разве красного?
— Вижу, — упрямо отвечает Макаров, — не тут ему быть следовает.
— Не твоё дело…
Макаров вертит штурвал, но выходит так, что пароход всё-таки проходит за бакеном.
Капитан быстро подходит к Макарову и пристально глядит ему в глаза.
— Опять хлебнул? — говорит он.
— Выпил! — дерзит Макаров.
— Ступай, проспись… Я с пьяным не пойду, — объявляет капитан и посылает подручного за Даниловым.
— И уйду, — говорит Макаров, — испугался я…
Однако, в голосе капитана звучит повелительная нота, которую знает Макаров, и потому он отходит от штурвала, крестится и выходит из штурвальной. Капитан сам становится на его место.
— Выпил да на свои, — ворчит Макаров, уходя, — не крепостной! Провалитесь вы и с пароходом… Сам хорош… выиграет — фуражку на затылок задерёт, а проиграется — на нос надвинет… А люди виноваты… всё не по тебе…
— Завтра же ссажу, — кричит капитан, — терпения моего нет…
На утро, когда пароход ещё стоит у пристани в городе К., Макаров тихо стучится в каюту капитана.
— Кто там? войди… — слышится голос капитана.
Макаров входит, крестится на икону и останавливается у двери. Капитан делает вид, что не замечает его. Макаров вздыхает. У него тяжёлое похмелье, и ему тошен белый свет.
Видя, что капитан не намеревается прервать молчание, Макаров начинает сам.
— Мне слезать, что ли? — спрашивает он.
Капитан молчит.
— Простите уж, Василий Иваныч, враг попутал.
— Нехорошо, Макаров. — Ну, да уж Бог с тобой. Видно, тебя не переделаешь!
Макаров стоит и переминается с ноги на ногу.
— Вижу уж: голова болит, — улыбается капитан.
Он наливает рюмку настойки и подносит Макарову.
— Словно огонь по жилам прошёл. — говорит Макаров, — уж не обессудьте!.. Глупость наша мужицкая и больше ничего…
Он поворачивается и делает шаг к двери, но ему хочется сказать что-нибудь приятное капитану.
— Ты вот что, Василий Иваныч, ночью, ежели не хочешь выходить — будь без сумления… Спи себе!.. Я постараюсь…
VI
Начались ранние заморозки. Пароходы, внезапно застигнутые снежной бурей, спешили в затон. Температура воды быстро приближалась к нулю. Пришёл в затон и «Нахимов», на котором служил Макаров. Там уже собралось пять пароходов. Следовало ещё ожидать возобновления навигации, так как слишком уж рано начался мороз, поэтому команду не распускали.