Макарыч
Шрифт:
— Нынче сон дурной видела. Вроде мой покойный с тобой выпивал. Все к себе сманивал.
— Зряшное привиделось, — вильнул глазами Макарыч.
— Коля был. Уехал недавно. Не дождался. Говорил, отозвали срочно. Даже не ночевал.
— От горе-то!
— Просил сказать, чтоб не обижался ты…
— С Зоей был?
— С ней, — отвернулась Марья.
— Чево воротисси?
— Не люба она мне.
— Нам с ней не любоватца. Кольке напортишь.
— Добро бы.
— Не моги так. Осерчаю. Малому видней.
— Что видней? Глупый он. Баб не знает. Эдакая
— Не брани. Зойка с им работать станет. В тайгу-то не кажная за мужиком пойдеть.
— Ей-то что терять. Ни кола, ни двора, пи роду своево не имеет.
— То к добру. Кольку боле ценить станить.
— Дай бы Бог.
— Глядишь, дите привезут, — выдал задумку Макарыч.
— Ох! Что ты, отец, сами дети, куда им?
— Нам привезут.
Марья рот рукой прикрыла. От удивления челюсть отвисла.
— Спужалась?
— Без венца, без церкви?
— Мы тож без благословенья. А ништо. Не худ- че других.
Марья осеклась, а потом не выдержала:
— Мы же старые. Свет недолго коптить осталось. Им же еще жить.
— Оне без нас ученаи.
— Чему?
— Аль запамятовала? Ноне не венчают. Записывают токмо. Иде-то при сельсовету.
— Ох, напасть, — отвернулась Марья.
— Детва не напасть. Без их и впрямь люто.
— Как знать. Но в младые годы их заводить не стоит.
— Давай мы сибе завидем. Можа, в наши кстати?
— Господь с тобой, отец!
— Шуткую, — отмахнулся Макарыч.
В эту ночь ему снова не спалось. Марью не стал бередить. И на что Кольку скоро вызвали? Что стряслось? Может, на войну отозвали? Коль нужда приспичит — возьмут. И броню сымут.
От беспокойства Макарыч лишился сна.
Колька и война… У лесника к утру голова раскалывалась. В избе накурил так, что самому тошно стало. Дверь отворил нараспашку. Нехай просвежится немного.
«Година тревожная. Так вот взрасти сына. Подмогу ждал. Кормильца. Там жа и порешить парня смогут! А ен единай. Неужто в старости планида иасмеетца? Последнее отымет. Можа, и нет? Ну на што спешка? Ежели на хронт, пошто Зойку отозвали тож. Она ж баба. Им-то што там надоть на хронте? Хочь ета на конях умеить. С ружьем, што мужик управляитца… Да хворая, хилая. Не возьмуть ее. Можа, обойдетца», — думал лесник.
Дни ползли наказаньем. В безвестье Макарыч мрачнел. На душе свербело. От Кольки — ни словечка. Марья тоже ждала. Вот уж месяц прошел. Второй потянулся. Тайгу снег стал укутывать. Дороги расползлись. Лесник однажды не выдержал. Сам к почтарю в село отправился, терпенье лопнуло. Марья молча собирала мужа.
— Я недолго. Поспрошаю пошту и домой. Не гужи тут шибко.
— Ладно, — тихо соглашалась та.
— Наружу не ходи, я все припас. Сибе береги.
— Не малая.
А чуть отъехал, в слезы кинулась. Дала им волю до глубокой ноченьки. Все, что копилось-сдерживалось, через край хлынуло. Но легче не стало. Где-то на дне осадок остался. Обида на Зойку, мужа, что Кольку в тайгу без слов пустил.
Макарыч в ту пору с почтальоном ругался.
— Ищи, грю! Быть не могет, штоб не прописал! Затерял, рыло твое свиное!
— Не кричите. Где я вам письмо возьму? Не было. Не приходило. Прислал бы — привез. Зачем мне чужие письма?
Макарыч понял: не писал Колька. И все же надеялся на чудо. Но его не случилось. Ни с чем домой решил вернуться. От досады Серого черным матом крыл. К утру домой добрался. Не успел выспаться, в дверь стук оголтелый:
— Макарыч! Телеграмма! Большая! — забыв обиду, улыбался почтарь.
— То-то, сказывал — иди!
— Ты только уехал, она и пришла. Лошадь чуть не загнал, тебя догоняя.
— Читай, читай скореича!
— «Отец! Все в порядке. Занимаюсь помногу. Думаю, если получится, сразу после техникума в институт поступать. Как ты? Мне учителя советуют. Сейчас начал готовиться. Приезжал Потапов. Меня в отряд звал. И еще двоих. Разговаривать с ним не стал. Привет вам от Зои. Николай», — читал почтарь.
— Пиши, — велел ему Макарыч.
«Неведомо мине, сынок, чево ето такоя — институт. Ежели худое, — одумайси. Ни к чему тибе дурныи канпании. Мое помни. Коли то наука такая, тут вот поштарь сказываит, то дело твое. Лежит к ей, проклятой, душа — долби. Думал, симейным исделаисси. Осядишь. Детишками порадуишь. А ты, вона, ученым решил бродягой исделатца. Оконченным. Как же эдак, сынок? Я без грамоты прожил. Тайге тибе учил. Разе мало? Ну, ежели кто-то присоветовал, мерекай сам. Сдаетца, худая я тибе подсказка ноне. Дай-то Бог, штоб наука ета тибе на пользу пошла. Ить и серед бродяг люди добрый нопадаютца. Вобчем, сам решай. Ну, а с Потаповым што и сказывать? Кровь одна — души ваши разный. Об ево не жалаю бумагу марать. Привет вам от нас и родительское благословенье».
Когда почтарь написал, Макарыч поставил внизу корявый крестик-роспись. Глянул на ладно исписанный листок бумаги. Крякнул. Махонькая, а думки вмещает все. Вот только сокровенное как ей, бездушной, передать? Чтоб там, в далеком да- леке передать Кольке тепло зимовья, тепло семьи, где его всегда ждут. А запах тайги — свой запах. Своей тайги. Его так любил сын. Может, нет ее там? В науке где она возьмется? А душе живое надо, не только книжки. Книжки ум сушат. И почему-то снова каторжный книжник припомнился. У него не только душу, все тело поедом наука поела. От мужика одно званье осталось.
Как-то в ба ню их всей камерой погнали. Макарыч, как и все, обовшивел. Шел, заранее радовался. А книжник тот еле ноги волочил.
— Чевой-то ты еле ползешь? — спросил его Макарыч.
— Баню я не уважаю. Сыро в них. Жарко. Голова потом долго болит.
— Кому как! Эх! Веник ба березовый теперича. Да добрую чарку опосля!
— Я, знаете ли, теплую водичку обожаю. Чтоб тело ласкала.
— Откуль ему взятца у тибе? Телу-то? Поди, с мухи навару поболе будет.
В бане клубился густой пар. Сквозь него люди мелькали тенями: Макарыч крикнул книжника. Что-то из-под лавки пискнуло. Заглянул. А тот в шайку с холодной водой забрался и сидит. Отмокает. Глянул на него Макарыч и смехом зашелся: до чего наука довела! Не мужик — мокрица сущая.