Македонский Лев
Шрифт:
— Уонечно, государь. Но я дал слово Филиппу, что год буду служить у него и готовить его гвардию. А после? Я буду искать новую должность. Как бы там ни было, мне кажется, что я тебе не нужен. Обычно меня нанимают люди, которые пришли в отчаяние; очень немногим победителям нужны наемные военачальники.
— Это правда, — согласился Бардилл. — Скажи, тебе по душе Филипп?
— Вполне. Он добрый и в какой-то мере благородный человек. В своих странствиях я встретил на своем пути лишь несколько таких людей.
— Так он поэтому не убил
— Думаю да, государь. Однако сложно узнать всё, что на уме у Царя.
— И последний вопрос, Парменион: если Филипп соберет армию, ты выступишь против меня?
— Определенно, государь. Я был бы странным военачальником, если бы не сделал этого.
Царь усмехнулся. — Знаешь, я мог бы приказать убить тебя.
— Возможно всё, — согласился Парменион, в упор глядя на старого Царя. — Но я не думаю, что ты это сделаешь.
— Почему?
— Потому что тебе скучно, государь, и даже малая опасность, какую может представлять собой Филипп, интригует тебя.
— Ты проницательный человек. Думаю, мне следует присматривать за тобой. Но сейчас ступай — наслаждайся пребыванием в Иллирии.
Три дня Филиппа развлекали, пока Бардилл устраивал в его честь пиршества, атлетические состязания, танцы и представления Коринфских комедий в театре на окраине города. Македонскому Царю, казалось, нравились эти развлечения, но Пармениону день ото дня становилось всё скучнее. Воин Феопарл казался чем-то растревожен и возбужден, и пару раз Парменион видел его говорящим с усмехающимся Григерием.
Спартанец подошел в Тео, когда толпа покидала театр.
— С тобой всё в порядке? — спросил он.
— Я в порядке, — ответил он и зашагал дальше.
Парменион выкинул проблему из головы, когда подошел Филипп и пожал ему руку. — Хорошая пьеса, не находишь? — спросил Филипп.
— Я не любитель комедий, государь.
Филипп склонился поближе. — Чтобы женится на такой, как Аудата, человек должен любить комедию, — шепнул он.
Памренион хохотнул. — В ней есть что полюбить и кроме красоты, как мне говорили.
— Да, но глаз должен за что-то уцепиться. Вчера я сидел с ней целых два часа, и за это время я нашел в ней одно физическое достоинство для комплимента.
— И что же это было?
— Я подумал сказать ей, что у нее красивые локти.
Парменион громко рассмеялся, и беспокойство покинуло его. — А что было потом?
— Мы занялись любовью.
— Как? Во дворце ее отца? До свадьбы? И как ты справился — если не нашел в ней ничего привлекательного?
Филипп вдруг сделался серьезен. — Я видел сон, Парменион. Мне снилась женщина — женщина, которую я встречу через год в Самофракии. — На обратном пути ко дворцу Филипп рассказал Пармениону о своем мистическом видении.
— И ты уверен, что это был знак?
— Я готов поручиться за это собственной жизнью — и я жизнь отдам, чтобы воплотить это видение. Она была
Когда они подошли к дворцу, Филипп взял Пармениона за руку и остановился. — Во второй половине дня, — сказал он, — Бардилл хочет устроить смотр своей армии. Это должно стать демонстрацией силы.
— Конечно, — согласился Парменион. — Но что тебя смущает?
— Феопарл. Он стал каким-то угрюмым, и я думаю, что этот Григерий все время подначивает его. Он не должен ввязываться в драку. Антипатр навел справки о Григерии; похоже, это лучший воин Царя и настоящий демон в работе с мечом.
— Я предотвращу любую дуэль между македонцем и иллирийцем, — пообещал Парменион.
— Хорошо. Ты виделся с Бардиллом снова?
— Нет. Думаю, я убедил его, что у нас нет намерения воевать с Иллирией.
— Не будь так уверен, — предупредил Филипп. — Думаю, этот старик — колдун, умеющий читать чужие мысли.
Во второй половине дня Филипп и его свита наблюдали, как иллирийская конница скачет по широкому полю, сверкая на солнце наконечниками копий. Хатем в фаланге промаршировала пехота. Каждый воин был вооружен копьем и коротуим мечом и держал квадратный щит из укрепленного бронзой дерева; на них были шлемы с гребнями, нагрудники и латы, правда их бедра оставались незащищенными. По приказу военачальника фаланга тут же поменяла порядок, вытянувшись в длинную линию по три человека, с горизонтально выдвинутыми копьями. Филипп и его македоняне стояли на краю поля, когда Царь заметил, что иллирийцы с обеих сторон целят в них.
— Стойте смирно, что бы ни случилось, — прошептал Филипп.
С громогласным кличем пехота ринулась в атаку. Филипп увидел копейщика, бегущего на него, и на миг подумал, что это, быть может, конец его жизни. Казалось, уже ничто не остановит атакующую толпу, и через несколько секунд железное острие вонзится в открытую грудь. Но он стоял как скала, уперев руки в бока и глядя на атакующих.
В последнюю секунду фаланга замерла. Филипп посмотрел на острие копья, пошевелившее одежду у него на груди. Он медленно поднял руки к нему, провел пальцем по металлу. И посмотрел копейщику в глаза.
— На нем ржавчина, — мягко произнес он. — Тебе надо лучше заботиться о нем. — Затем отвернулся.
Никто из его свиты не пошевелил и мускулом во время атаки, и это преисполнило Филиппа гордостью за своих людей. Бардилл помахал рукой, и Филипп присоединился к старому Царю на широкой скамье во главе стола, накрытого яствами.
Парменион собрался уже сесть на свое место за столом, как вдруг заметил Григерия и Тео в каких-нибудь двадцати шагах от себя. Иллириец вновь отпускал какую-то нелестную шуточку, и даже с такого расстояния Парменион заметил, как покраснело лицо Тео, и как его рука потянулась к ножнам с мечом.