Маков цвет
Шрифт:
Арсений Ильич. Ну, что там, пустяки.
Наталья Павловна. Нет, съездить надо. Поедем-ка со мной.
Арсений Ильич. Избавь, голубушка.
Соня (торопливо). Нет, нет, папа, непременно поезжайте, непременно. Нельзя же так, в самом деле. Проедетесь. Поезжайте.
Арсений Ильич. Да чего ты? Ну хорошо, хорошо. Поеду. Боря, ты обедаешь? Я не прощаюсь.
Борис. Не… Не знаю, право,
Арсений Ильич. Чего там, оставайся. И куда пойдешь? А мы сейчас назад.
Уходят с Борей.
Соня.
Борис входит.
Борис. Да что тебе? Ты торопишься, что ли, куда-нибудь?
Соня. Очень, очень тороплюсь. Нет, просто я хотела скорее, мне тебя нужно. Я ведь за тобой посылала… Они уехали?
Борис. Уехали.
Соня. Как хорошо. И мама? Я, главное, мамы все боюсь. Я рада, когда ее дома нет. Сядь. Послушай…
Борис (садясь). Я долго не могу, Соня. Я тоже хотел уехать. Голова как-то идет кругом. После.
Соня. Нет, нет, я тебя не задержу. Я сейчас. Постой… Да… Что я думала? Ты меня спутал…
Борис. Тебе нездоровится, Соня, ты устала…
Соня. Перестань, оставь это, — некогда. Слушай. Я буду спрашивать, а ты отвечай, но только правду. Полную правду, так нужно. Хорошо?
Борис. Я тебе никогда не лгал.
Соня. Ведь ты меня не любишь?
Борис. Нет, Соня. Прежде любил. В Мукдене любил. И потом любил. А теперь не думаю как-то об этом. Да и ни о чем не думаю.
Соня. Ну да, да, вот и я тоже. Как тут думать, как тут любить: Андрея убили; дядю Пьера убили… мама осталась, живая, осталась… Бланк говорит, что я должна что-то делать. Я не знаю, что я должна, чего не должна… У меня кошмар: все кажется, что Андрей дядю Пьера убил, а дядя Пьер — Андрея.
Борис. А мне казалось; что это я Андрея убил. И хочется, чтоб меня Андрей убил.
Соня. Хочется? Значит, жить просто, вот как я говорила, просто жить нельзя?
Борис. Нельзя.
Соня. Пойми, нам нельзя. Нам некуда. Или дядю Пьера убивать, или Андрея, — если жить. Понимаешь?
Борис. Нет, только чувствую.
Соня (быстрым шепотом). Ты застрелиться хотел? Да?
Борис. Да.
Соня. Когда? Сегодня?
Борис. Не знаю. Может быть.
Соня. А я?
Борис (молчит, потом вдруг встает, громко). Это какое-то безумие, Соня. Как тебе не стыдно. Никто не хочет стреляться, можешь успокоиться. У тебя есть человек, который любит тебя, с которым ты связана… Наконец, и дело у тебя есть, плохо ли, хорошо ли, — должна же ты его делать. Вспомни, ведь завтра уезжаешь. А теперь прощай, я не могу больше… У меня голова болит.
Соня (смотрит на него и смеется). Прощай. Ну? Что же ты не уходишь? Ведь у тебя голова
Борис (медленно садясь). Не уедешь?
Соня. Верил: что уеду?
Борис. Я… не верил. Нет, ничего я не думал. Ничего не знал.
Соня. Перед виноватыми, Боря, черная стена встает, и закрывает будущее, все, — и дело, и безделье, — всю жизнь, так что двигаться вперед уже некуда. Некуда, — а надо. Надо, — а некуда.
Борис. Соня, ты бредишь?
Соня. Нет, друг мой. Я слишком спокойна. Ты думаешь, я хочу умирать? Не хочу. Да как же быть-то, милый, единственный? Я и не хочу; а умирается. И ты разве хочешь? А вот и тебе умирается.
Борис. Не буду я тебя слушать, не хочу я тебя слушать.
Соня. Боря, вспомни своего отца. Ты не видел, как его убили? А видел, как Андрея убивали? Послушай: может, теперь людям, — тем, кто не умеет только жить, знает, что нельзя только жить, может, им одно и осталось дело настоящее — убивать? Одно и осталось?
Борис. Соня, Соня, молчи.
Соня. Другого и нет теперь никакого… Другие все дела — так, обман; вздор, безделье. А если этого не хочешь, этого не можешь…
Борис. И не хочу, и не могу, и нельзя…
Соня. Тогда надо умереть. Все отдали, все Андрей, все дяди Пьеры, все виноваты. Нам нужно или убивать, или быть убитыми, или… Чем же нам жить? Другие придут, они будут жить. Боря, ну разве ты не видишь? Ну разве ты не видишь?.. Ведь все равно, ведь не сегодня — так завтра, ведь не вместе, так порознь… Боря!
Борис. Что же ты… Чего же ты хочешь?
Соня. У тебя здесь? Где? Здесь? С собой?
Борис. Не трогай меня… Не ищи… Здесь.
Соня. И знаешь, Боря, надо просто, просто совсем ни о чем не думая. Мы жить «просто» не умеем, а это сумеем просто, да? Ни о чем не думать. Может, о глупостях, о детстве, помнишь; как мы с тобой в Тимофеевском за ригой колокольчики рвали, и я говорила, что они «лазоревые», а ты спорил — лиловые… Помнишь?
Борис. Соня, Соня… Мне страшно…
Соня. Отчего страшно? Ну, хочешь — я сказала… Я сама… или как хочешь. Мне все равно.
Борис. А мама?
Соня. Не думай, не говори о маме, не вспоминай. Она счастливая. Она правая, она живая. И дядя Пьер живой, и Андрей… А мы мертвые, мы все равно мертвые, и нам… Нам честнее…
Борис. Соня… Ради Бога…
Соня. Что? Ну не надо. Ну успокойся. Уходи, уходи скорей, оставь меня. Что я делаю с тобой! Я не о тебе говорила, забудь… Я ничего не знаю о тебе…
Борис. Нет, Соня, ты знаешь.
Соня. Вот… и мне невероятно страшно. Ты не можешь — не думая, ты не можешь просто… Просто, радостно, светло… Здесь? (Вынимает у него из кармана револьвер, кладет рядом на стол).