Максим Горький в моей жизни
Шрифт:
Были случаи и более трагические.
У меня был один замечательный случай. Произошел он в интересной обстановке.
По поручению какой-то кинематографической организации приехал ко мне кинооператор заснять коммуну им. Дзержинского в Харькове. Юркий старичок, из тех, которые все умеют видеть, все умеют найти, очень разбитной, очень расторопный.
Он пришел в восторг от коммуны. И вот в тот момент, когда я с ним в кабинете о чем-то договаривался, совершенно неожиданно вваливается товарищ довольно культурного вида, но видно, что человек
– Я приехал из Мелитополя. Я получил сведения о том, что у вас живет мой сын Вася Столяров.
– Да, есть такой.
– Так вот, я его отец. Он убежал из дому, я его полгода искал, теперь узнал, что он у вас, приехал за ним.
Человек волнуется, голос у него дрожит.
– Ну что ж, пожайлуста, позовите Васю.
Прибыл Вася. Мальчику лет четырнадцать. Мальчуган полгода пробыл в коммуне. В форме, подтянутый, умеет стоять, смотреть, все как полагается. Пришел, встал, спрашивает:
– Вы меня звали?
– Да, приехал твой отец.
– Отец?
Ну, уж здесь все формы исчезли: бросились друг к другу в обьятия, целуются, любовь необычайная: отец любит сына, сын любит отца и т.д.
Кончились обьятия и поцелуи. Мальчик привел себя в порядок. Отец говорит:
– Так вы его отпустите со мной?
– Пожайлуста, решает сын. Как он захочет, так и будет. Захочет ехать с вами, пусть едет.
И вот этот самый мальчуган, который только что плакал от радости, покраснел, смотрит на меня, качает головой и говорит:
– Не поеду.
– Почему, ведь это же твой отец?
– Все равно не поеду.
Отец побледнел.
– Как не поедешь?
– Не поеду.
– Почему?
– Не поеду - и все.
– Почему ты не хочешь ехать? Это же твоей отец?
– Не хочу, не поеду.
Отец начал горячиться:
– Хочешь не хочешь, а я тебя возьму.
Здесь мои командиры вступились:
– Здесь вы никого не можете взять, он коммунар-дзержинец; можете ему поклониться, захочет - поедет, не захочет - не поедет.
Отец упал в кресло. Истерика. Заволновались. Успокаивали его, успокаивали, водой поили. Успокоился он немного, говорит:
– Позовите Васю.
– Нет, теперь не позову.
– Да, ведь только попрощаться.
Посылаю своего связиста:
– Спросите, хочет Вася попрощаться с отцом?
Пришел Вася. Опять начали плакать, обниматься, целоваться. Когда все кончилось, Вася спрашивает:
– Мне можно идти?
– Пожайлуста, иди.
Он ушел, а я с отцом еще часа два сидел, смотрел на него. Он сидел в кресле, вздыхал, плакал, успокаивался, опять плакал. Так и уехал без Васи.
Но "драматичнее" всего было в этой истории то, что мой кинооператор пришел от этой сцены в дикий восторг и, совершенно неспособный к переживаниям, он, пока здесь отец с сыном плакали, целовались, обнимались, ухитрился все заснять и был очень доволен:
– Нашему брату, оператору, на такой
Здесь я хочу заострить вопрос о семье и семейном воспитании. В 1935 г. мне поручили ликвидировать беспризорность и безнадзорность на Украине. И вот здесь на практике я узнал, как работает семья и почему семья поставляет нам малолетних правонарушителей, беспризорных.
Мне пришлось бывать во многих семьях, пришлось познакомиться со многими родителями, пришлось помогать им в тех или иных случаях, когда они в этой помощи нуждались. Только в это время я ближе подошел к семье, главным образом к той семье, где неудачные дети.
Под влиянием этих своих впечатлений и своей работы я и решил написать свою "Книгу для родителей".
"Книга для родителей" задумана в четырех томах, поэтому в первый том вошло не все. Первый том посвящается вопросам семьи как коллектива. Все остальные вопросы, выходящие из этого круга, не могли в него войти.
Я хотел в первом томе показать, что для успешного воспитания ребенка семья должна быть прежде всего советским коллективом. В тех случаях, когда этот коллектив дает трещину по разным причинам: либо по причине раздора между родителями, либо по причине ухода одного из родителей, либо по такой причине, как отсутствие режима, отсутствие родительского авторитета, и даже по такой причине, которой до сих пор не придавалось должного значения, как единственный ребенок в семье, - условия воспитания становятся более тяжелыми, так как коллектив теряет признаки коллектива. Семья в некоторой своей части перестает как будто быть коллективом.
Только этот вопрос я и сумел разобрать в первом томе.
Вообще, товарищи, с родителями мне редко приходилось встречаться. Но за последние годы - 1932, 1933-35-й, когда коммуна наша выросла, когда коммуна начала выпускать фотоаппараты "Лейки", стала богатой, перешла на полный хозрасчет и могла давать государству свою продукцию, многие родители начали обращаться с просьбой принять их детей.
Мы не были специальными сторонниками родителей, но, как ни вертелись, пришлось все-таки уступить. Начали принимать детей, имеющих семьи, по просьбе родителей.
Обращались к нам очень многие, со всего Союза, но принимали мы только в крайнем случае, когда ребенок был настолько великолепным экземпляром с нашей точки зрения, что мы нуждались в его обществе.
Детей хороших, послушных мы, конечно, принципиально не принимали. Нам нужны были такие, которые обокрали родителей, избивали мать, называли ее всякими черными словами, вообще дети с "сильным" характером.
Я считал себя, хвастливо считал, великим специалистом по перековке всякого рода правонарушителей. Я и думал: "Что такое ребенок, имеющий семью, разве трудно его перевоспитать, это же мелочь". А как посмотрел я на этих ребятишек, имеющих родителей, так и увидел: куда наши правонарушители годятся.