Максим не выходит на связь
Шрифт:
— Лет десять назад, — задумчиво заговорил Ваня, — заболела, понимаешь, мать, а нас много, ртов-то, у нее было. И я меньшой. Вот и забрала меня в Баку сестра. Там кончил семь классов, потом работал слесарем-автоматчиком. Все собирался, понимаешь, в деревню съездить, да война, в армию призвали. Попал в Кутаиси, в учебную команду, оттуда на передок. Потом разбили нас немцы на какой-то речке, и уж не помню, как долго отступали мы, а нас все самолеты и пушки колошматили. Наконец отвели в запасной, а оттуда я в спецшколу пошел.
— Да, биография знатная,
— Да вот, понимаешь, какая штука. На передке вроде я полжизни воевал, уйму патронов в окопах расстрелял, в атаку ходил, бегал под огнем, шел и окопы копал, шел и копал, чуть планету насквозь не прокопал, и ни разу, ну ни одним глазом, немца не видал! Вот я и решил, что с тыла-то его будет сподручнее на прицел взять. Да гляжу — маху дал. Я думал, в тылу у них да еще в степи, куда ни плюнь, в немца попадешь, а их и тут не видать. Ну, чисто невидимки какие-то.
— Увидишь! — усмехаясь, пообещал Солдатов. — Крупным планом.
Зевая, он достал из кармана пачку папирос, помедлил, оглянулся на цепочку теней позади и, понюхав пачку, с сожалением сунул ее обратно в карман.
— Двадцать, значит? Как бы к утру до тридцати не упало!
— Привал! Командир сигналит. Опять упал кто-то…
Часов в семь утра, когда было еще совсем темно, Степа Киселев и Паша Васильев — они только что сменили дозорных — неожиданно вышли на не обозначенную на карте, хорошо укатанную дорогу, рассекавшую степь с юго-запада на северо-восток. Они подозвали командира, но не успел Черняховский развернуть карту, как Паша Васильев сказал:
— Едут! — И показал рукой по дороге на юго-запад.
Вдали покачивались расплывчатые лучи автомобильных фар.
Черняховский и без карты сообразил уже, что немцы проложили эту дорогу из Элисты к своим позициям вдоль Сарпинских озер. Неприятная неожиданность! Люди вконец выдохлись, надо подбирать место для дневки, а тут такое соседство!
— Пошли, что ли! — нервничая, сказал Киселев, не спуская глаз с командира.
Черняховский не слишком спешил — свет фар на равнине виден ночью за десять километров. Он опустился на. колени, припал ухом к земле, снова вслушался в звук моторов и убежденно сказал:
— Танки!
Идти назад? Или вперед? Впереди та же степь — правда, между двумя дорогами. Расстояние между ними — километров двадцать пять — тридцать. Стоит рисковать. Ведь важен каждый шаг, отвоеванный у степи. Й каждая капля воды на учете. Собрав всю группу, командир сказал:
— Мы не можем дневать у дороги. Надо отойти хотя бы пяток километров. Знаю, силы на исходе, но это дело жизни или смерти. Форсируем Сал, дойдем до Ергеней — там легче будет!
И снова шла вперед группа, сгибаясь под тяжестью оружия и заплечных мешков. Минут через двадцать, когда позади загрохотали танки — всего в каких-нибудь двух километрах, — мало кто оглянулся на шум, а кое-кто вообще ничего не слышал. Володя Анастасиади снова помогал Нонне. По ее лицу текли, замерзая на щеках, слезы,
Для дневки командир подобрал было лощинку, поросшую ковылем, но Паша Васильев несказанно обрадовал Черняховского, сказав ему возбужденно:
— Товарищ командир! Я тут до ветру отошел, гляжу — окопы. Сначала испугался, да вижу — старые!
— Где? Покажи!
Какая удача! В ковыле им пришлось бы пролежать в такой мороз весь день — наверняка были бы обмороженные! Траншея оказалась короткой и мелковатой — кто-то вырыл ее наполовину и бросил, но в ней вполне можно было ползать, двигаться, воевать с морозом.
Нелегкой была эта война. Когда Нонна, сонно мотая головой, отказалась встать и делать зарядку, командир закатил ей пощечину. Володя Анастасиади кинулся к Черняховскому и схватил его за руку.
Черняховский отшвырнул его со словами:
— Ну ты! Герой-любовник! Не лезь! Повернувшись к комиссару, он сказал:
— Водку! — И стал сначала нежно, а потом грубо растирать Шарыгиной уши.
— Может, снегом? — сказал комиссар.
— Нет, — ответил командир, — от растирки со снегом антонов огонь, гангрена у нас на фронте получалась!..
— Рукам волю не давай! — сонно бормотала Нонна, отмахиваясь.
Комиссар трижды уговаривал Черняховского разрешить Солдатову разжечь костер:
— Лучше рискнуть, чем наверняка людей потерять!
Но Черняховский стоял на своем:
— Пусть двигаются, борются, дерутся.
И сам схватился с комиссаром и положил кряжистого Максимыча на лопатки. Потом вместе с Солдатовым демонстрировал приемы джиу-джитсу.
Весь северный горизонт заволокли снеговые тучи. Партизаны часто посматривали туда — что там, под Сталинградом?
Замерзшие кирпичи хлеба пришлось пилить финками.
— Проверим и починим ноги, — сказал после обеда командир.
И все по очереди разувались на морозе и растирали ноги снегом. Валя смазывала их какой-то мазью, посыпала белым стрептоцидом.
Командир осмотрел у всех оружие. У Хаврошина казенная часть автомата оказалась в песке. Почти у всех автоматчиков туго ходили затворы — надо было снять загустевшую на морозе смазку.
В этих мелких, казалось бы, но жизненно важных делах и заботах прошел день.
В поход выступили, когда пала ночь. Часа через два прошли мимо замерзшего озера, потом мимо худука.
Максимыч сказал, что вода в худуке и озерце горько-соленая, как английская соль.
Еле волоча ноги, замертво падая на привалах, они прошли за десять часов темноты тридцать пять километров. Без происшествий пересекли дорогу Элиста — Кегульта — Кетченеры и остановились в десятке километров северо-западнее Кегульты.
На дневке все повторилось сначала. Но это был не обыкновенный день. На севере творилось что-то непонятное: когда ветер стихал, далеко-далеко слышалась похожая на зимнюю прозу непрерывная канонада, то и дело появлялись там крошечные точки самолетов, но чьи самолеты — понять было невозможно.