Малах ха-Мавет

Федорченко Юлия

Она ничего не ответила, и Сидни повернулся к ней спиной. Переступая через обломки, он направился к заброшенным домам, один из которых, вероятно, служил ему пристанищем.

— Вот как? — закричала Трис ему вслед. — Так ты со мной поступаешь? Кем я для тебя была? Способом приятно провести время? Ты меня не любишь! Ты никогда меня не любил! Тебя всегда волновала только твоя ненаглядная Шена! Ну и пошел ты! Как-нибудь переживу! Пошел ты на хрен!

Он ни разу не оглянулся и не замедлил шага. Накричавшись, Трис осела на землю. От рыданий у нее осипло горло и болело в груди. Носовой платок промок насквозь. Когда она опять

посмотрела в сторону домов, фигурка Сидни уже исчезла вдали. Она еле заставила себя подняться и доковылять до остановки.

Пайпер куда-то вышла, и по возвращении Трис устроила в комнате настоящий погром. Опрокинула стул и лампу, вывернула содержимое ящиков на ковер, сбросила с полок книги и уничтожила все рисунки, устлав пол обрывками. Выместив злобу на мебели и своих работах, она уткнулась в подушку и вновь разревелась.

— Трис?

Несмотря на их испортившиеся отношения, Пайпер все еще уважала право дочери на уединение и не входила к ней без стука. Трис отлепила голову от подушки. Глаза опухли, все тело ныло. Она чувствовала себя так, словно ее сбил поезд.

Прошло несколько часов, и в комнате царила полутьма, однако масштабы разрушений можно было оценить и не зажигая свет. Пайпер еще раз окликнула дочь и, не получив ответа, взялась за ручку двери.

— Что? — Трис не смогла скрыть раздражения.

Ручка перестала поворачиваться.

— Что-то случилось?

— Нет. Я просто устала, — с той стороны двери молчали, и она добавила: — Хочу поспать.

Как только ее оставили в покое, Трис и впрямь отключилась. Провалявшись в постели до пяти утра, она встала и нехотя прибралась. Если мать застанет такой беспорядок, ей снова придется оправдываться, а сейчас это казалось непосильной задачей. Ошметков бумаги было так много, что они вываливались из корзинки для мусора, и Трис утрамбовала их кулаком и задвинула урну подальше под стол. Доплетясь до кровати, она вернулась в прохладный мрак сновидений, кишащих вероятностями.

Она могла не отдавать письмо, и Сидни никогда бы ничего не узнал. Но это было бы обманом, утаиванием, а Трис не хотела ему лгать. Могла ли она жить с подобной тяжестью на сердце? Разве к таким отношениям она стремилась? Они не подходили друг другу с самого начала. Как долго это вообще могло продлиться? Год? Два? Гули не болеют, не стареют и не могут иметь потомство. Но насколько бы безнадежными ни были разворачивающиеся перед ней перспективы, Трис готова была попробовать.

До вчерашнего дня. Ее чувства, такие яркие и трепещущие, придется зарыть в землю. Похоронить заживо. И даже после этого она еще долго будет таскать за собой этот труп, как напоминание о том, что могло бы быть, но уже никогда не случится. И все же… Сидни дал ей завершение.

Он подарил ей финал истории, которая в противном случае осталась бы неоконченной. Они ведь нашли убийцу, разве нет? Нашли вместе. Прежде чем ее снова скрутила боль, Трис поняла, что улыбается.

На этот раз голос Пайпер звучал куда более встревоженно:

— Трис? Можно войти?

Девушка кашлянула, прочистив горло.

— Входи.

— Ты не встаешь? — спросила мать, открыв дверь.

— Я плохо себя чувствую.

Пайпер склонилась над дочерью, положив ей на лоб холодную ладонь.

— Температуры нет… У тебя что-то болит?

— Можно я сегодня останусь дома?

— Да. Конечно, — Пайпер немного удивилась.

До этого Трис не требовалось разрешение, чтобы прогуливать занятия. — Хочешь чаю или чего-нибудь?

— Чаю. Спасибо.

Когда мать была уже у двери, Трис позвала ее:

— Мам?

— М?

— Я согласна.

Пайпер непонимающе взглянула на дочь.

— Давай уедем отсюда, — сказала Трис. К горлу подступали слезы, но она сжала зубы и сумела не заплакать. — Давай уедем отсюда навсегда.

Глава 4.

Изнывая от скуки, он постучал палкой по пустой консервной банке, в то время как его новые товарищи выстраивались в длинную очередь за бесплатной едой. Машину еще только начали разгружать, а они уже вовсю суетились и толкали друг друга локтями. Иногда он тоже вставал в конец очереди и притворялся ужасно голодным, чтобы потом отдать свою порцию костлявым бродячим псам.

Кроме периодических кормежек, волонтеры организовывали раздачи чистой одежды и предметов первой необходимости, и в теплые месяцы года здесь не так и плохо жилось, если закрыть глаза на полное отсутствие электричества, центрального отопления и горячей воды. Питьевую воду можно было набрать из ржавеющих колонок в парках, за которыми садовые службы давно не ухаживали. Подземные трубы местами прогнили, но некоторые колонки все еще исправно работали. Зимой приходилось сбивать с железных носиков твердый налипший лед, а люди замерзали насмерть, не в состоянии согреться.

Обо всех этих трудностях он услышал от старожилов. Они же и провели ему краткий курс выживания на улице.

Но холод был ему ничуть не страшен. Как и голод. И темнота… Он до смерти боялся впасть в помешательство. Поэтому он пришел сюда. Близость людей помогала ему сохранить рассудок. К тому же, если все-таки произойдет беда, грязного бродягу вряд ли станут искать. Они и так постоянно пропадали, но другие бездомные ни разу не трубили тревогу и листовок на столбах он тоже отчего-то не видел. Кто знает? Возможно, за кем-нибудь из них и явился Малах ха-Мавет.

Не то чтобы эта мысль была утешительной.

Он чувствовал себя законченным эгоистом. Присмотрел себе глухой угол и спрятался, спасся бегством, как последний трус. Сколько времени прошло? Пару месяцев? А его до сих пор не раскрыли. Ни один из его приятелей не заподозрил, что под смердящими лохмотьями скрывается серийный убийца. И темный бог.

Однако больше всего он переживал из-за недостатка нормальных сигарет. Даже самых дешевых и отвратительных вечно не хватало, а уж качественные ценились на вес золота. Все, что удавалось добыть из контейнеров, — подержанные вещи, свечи, одеяла, лекарства, — он выменивал на курево.

Когда перед ним в грязь плюхнулось две пачки «Кэптен Блэк», он решил, что наконец-то свихнулся. Он сгреб сигареты дрожащей рукой, ощупал со всех сторон и заглянул внутрь, убеждаясь в их реальности, и лишь после этого поднял взгляд на своего благодетеля.

Точнее, благодетельницу. Она отрастила и заново покрасила волосы, и темно-зеленый цвет у самых корней плавно перетекал в небесно-голубой на кончиках, пройдя через дюжину промежуточных оттенков. С золотыми серьгами-кольцами в ушах и в обтягивающих джинсах Хлоя выглядела сногсшибательно. Она до сих пор не рассталась с его кожаной курткой.