Малавита

Бенаквиста Тонино

А ведь сколько он работает — и единственно ради блага семьи. Доедая грушевую шарлотку, он вдруг со всей ясностью осознал: уходящие на фронт обречены на одиночество.

— Не хотите ли чего-нибудь выпить, господин Массар?

Стюардесса уже встречала Филиппа во время одного из предыдущих полетов и помнила, как подавала ему две рюмки грушевого ликера на подлете к аэропорту Сингапура. Страх перед посадкой тут был ни при чем, но глоток спиртного задавал тон всей поездке и позволял ему найти правильный ритм. В Бангкоке главное был тайминг. По выходе из самолета такси отвезет его в его отель «Грейс» на Сукхумвит. Затем последует долгий теплый душ и переодевание в свежую одежду, потом сухой мартини на террасе бара, в роскошном патио, окруженном вентиляторами, — в ожидании прихода Перселя и генерального директора ФНУ «Таиланд лимитед», фамилию которого Филипп все никак не мог запомнить. Они поужинают в бамбуковом домике в Круа Тай Лао курицей по-лаосски с необъяснимым вкусом, чтобы быстро решить все текущие

дела, назвать последние цифры, намекнуть на прирост капитала при посредстве конторы. Потом в виде компенсации пойдут выпить в традиционный бар Пат-Понга, без особых излишеств, чтобы не нарушить завтрашний день. Филипп, с рюмкой грушевого ликера в руке и взором, затерянным в туманных сумерках королевства Сиам, прокручивал продолжение поездки — гораздо более интересный фильм, чем тот, что демонстрировали в салоне. Дальше — пробуждение, легкий кофе, и сразу потом прямиком в Читлом, на повозке, на массаж к Абсаре, если она свободна, или к другой девушке на выбор, но ни одна не могла сравниться с Абсарой. В прошлый раз она сказала, что у него красивые глаза. Она как-то по-особому умела с ним обходиться, расслабить его прямо от порога, так обращаться с его телом, чтобы он оставил всякое сопротивление, вызывая с ходу эякуяцию после непреодолимого желания взять ее. Потом она тщательно массировала его, не щадя ни единого сустава, ни единого позвонка, и так до следующей эрекции и ее счастливого исхода, как говорилось в этом заведении. Покидая объятия Абсары, Филипп оставлял всю нервную и физическую усталость, связанную со сменой часовых поясов, и получал возможность наконец прожить пребывание в Таиланде по местному времени. В предвкушении этого маленького счастья он откинулся в кресле и закрыл глаза, смакуя последние капли ликера. Потом, готовясь к посадке, закрыл ежедневник и убрал его в портфель. Он заметил торчащий из бокового отделения загнутый угол газеты, которую Сандрин практически всучила ему насильно и о существовании которой он совершенно забыл. Из любопытства он вытащил газету и развернул ее, попутно пристегивая ремень.

Газета Жюля Валлеса… Что это еще за… ах да, школьная газета… Стихотворение Алекса… Его маленький Алекс, ставший таким большим после рождения младшего брата Тимоти… Алекс написал стихотворение… Как он переживет удар, которым станет теперь уже неизбежный развод? Он поймет. В любом случае, придется. Стихотворение? Ну, что ж… Немного старомодно, но трогательно. От нечего делать Филипп пролистал издание, не пытаясь сконцентрироваться, — идеальное чтение на время посадки. Пропустив редакторскую статью, совершенно не вызвавшую желания читать, он пробежал страницу комиксов — произведение учеников выпускного класса С2, потом с удивлением обнаружил, что ищет конкретно стихотворение Алекса, чтобы не надо было еще раз вспоминать о нем во время поездки. Для восстановления их слегка пошатнувшегося за последние месяцы единства он даже придумал небольшой комплимент, который скажет сыну. В содержании он обнаружил следующее:

«Сто вариантов смерти моего отца», автор Александр Массар.

Улыбка удивления на губах Филиппа. Странная гордость от собственного упоминания в качестве отца. Странное беспокойство от заглавия вообще, где слово «смерть» резануло глаза. Он кинулся на страницу 24, где длинное стихотворение сына было напечатано вертикально и занимало целый разворот.

СТО ВАРИАНТОВ СМЕРТИ МОЕГО ОТЦА

Отец умер, не оставив адреса. Ему умереть было некуда. Отец умер геройски на поле битвы, под пулями врага, которого знал он один. Отец умер на прошлой неделе, совершенно по-дурацки. Отец умер оттого, что не успел никого предупредить о своей смерти. Отец умер от усталости, вернувшись домой, — как лосось. Отец умер оттого, что смотрел несколько телевизионных каналов одновременно. Отец так и не смог пережить того, что оставил меня сиротой. Это его убило. Отец умер, как предписывалось в его техническом паспорте. Отец умирал столько раз, что в последний никто не поверил. Отца нашли мертвым в шкафу, а ведь он так боялся стать посмешищем. Смерть в саване и с косой постучалась в дверь, и отец пошел за ней, не поднимая шума. Отец умер, чтобы прояснить ряд вещей, которые казались ему туманными. Отец умер, потому что хотел достать с неба луну. Отец умер ни за что. Отец умер, думая, что один Бог поймет его поступок. Отец умер на другом конце света, как птица, обезумевшая от ветра. Отец умер вполне бессмысленно — как жил. Что новенького? Ничего. Ой, забыл: отец умер. Насколько приятней сказать, что отец — эмир, а не умер. Отец умер, как собака, на могиле своего хозяина.

Филипп

сжал руками подлокотники, борясь со странным чувством тяжести в груди и пытаясь успокоить сбившееся дыхание. Через секунду страх буравчиком ввинтился ему в живот. Он поднес ладонь ко лбу, помассировал виски, — видимо, он не то прочел, его сын не мог написать такое, шутка слишком дурного вкуса, и Алекс слишком… слишком молод, слишком… Слишком — не слишком! Что за бред, Алекс не такой парень, чтоб… С французским у него вечно нелады, нет, это ошибка, Алекс не…

Отец умер в двух шагах от дома, где судьба ждала его возвращения с Галапагосских островов. Отец воспринимал жизнь как каторгу и на ней умер. Мой отец умер, так и не задумавшись о жизни. Отец умер слишком молодым: там, где он сейчас, он наверняка с этим согласится.

Алекс?.. Неужели это ты, малыш? Скажи, что нет… Что я наделал, Алекс?..

Отец умер бесславно. Отец умер, и его фамилию вписали в черный журнал — с ошибкой. Отец умер, чтоб его потом оплакивали. Отец умер без моего согласия. Отец умер — тут даже не пошутишь толком. С тех пор как отец умер, все его сразу полюбили.

— Господин Массар?.. Мы приземлились, господин Массар…

И Филипп, сам не понимая, что делает, пошел за всеми к автобусу, который отвез пассажиров в главное здание Бангкокского международного аэропорта.

Отец умер, не увидев того коридора из белого света, который вроде бы должен вести на тот свет. Отец умер, ни разу ничего не нарушив. Отец умер, как мечтал — во сне.

Увлекаемый толпой в зону транзита, он почувствовал, как подгибаются ноги, и остановился, чтобы пропустить поток пассажиров дальше, к окошкам таможни.

Отец умер слишком молодым, не боясь, что я когда-нибудь его похороню. Отец умирал раз сто, плюс-минус два. Отец умер: кто любил его — ступайте за ним.

Без сил он сел на скамейку, комкая в руках газету, потом медленно разжал пальцы, спрятал лицо в ладонях и разрыдался. Детский плач сотрясал его тело целиком.

Вдруг он встал, схватил портфель, наступил на выпавшие из рук газетные страницы и стал бегать взад и вперед по зоне беспошлинной торговли в поисках телефона. Ему показали странную, экзотического вида кабинку, увенчанную зеленой крышей в форме пагоды; этот аппарат должен был связать его с другим аппаратом, представление о котором совершенно четко возникло у него перед глазами: маленькая трубка радиотелефона густо-синего цвета, лежащая на скатерти возле кувшинчика с водой и летней фотографией, где Сандрин, тогда ждавшая Тимоти, подставляет вечернему бризу свое прекрасное лицо.

Там, дома, в Шолоне, было только 10 утра.

— Алло? Дорогая… Это я, дорогая…

— Алло? Кто говорит?

— Это я, дорогая! Филипп!

— Филипп! Ты где?

— Я люблю тебя! Знаешь, я так тебя люблю!

— ?

— Ты меня слышишь? Я тебя люблю! Я люблю вас троих! Так люблю…

— Не пугай меня. У тебя что-то случилось в полете?

— Главное в моей жизни — это вы, вы все, без вас моя жизнь не имеет смысла.

— …

— Я возвращаюсь первым же рейсом и никуда больше не уеду из дома без вас троих.

— А Персель?

— Да пропади он пропадом, и вся фирма вместе с ним. Ты меня еще любишь?

— А как ты думаешь?

Новая волна слез, на этот раз счастливых, смыла с его сердца всю тревогу.

* * *

Молодой бельгиец по имени Дэвид Моэнс прилетел из Макао и собирался вылететь в Лос-Анджелес, он смертельно скучал во время транзитной пересадки в Бангкоке. Он уже не понимал, с чего ему понадобилось внезапно отправиться к антиподам, вот так, с бухты-барахты. Наверняка надо было что-то доказать себе и всему свету, но что именно — он совершенно забыл. Уехать… уехать… Азия… Горизонт… далеко… Уехать… Стать другим… Там, вдали… Все путешественники — поэты… В конце концов, он тоже имеет право на свою долю экзотики. По крайней мере, надо было убедиться своими глазами. А для этого — один способ. Уехать далеко, одному и без гроша в кармане. Остальное возьмут на себя жизнь, случай, судьба.

Итог операции: меньше чем за неделю он без всякого удовольствия спустил то немногое, что оставалось, пережил несколько анекдотических и уже забытых встреч, не испытал ни единого потрясения и теперь с нетерпением ждал отлета из Азии в Америку, казавшуюся не такой темной. Свой последний шанс он теперь попробует в Калифорнии, где его вроде бы должна приютить одна пара, встреченная в Брюсселе в августе прошлого года, — после нескольких бутылок они клялись в вечной дружбе, в эйфории обменялись адресами, — обычная фигня. Внутренний голос предсказывал ему, что никто его в Лос-Анджелесе не ждет.