Мальчик и его собака перед концом света
Шрифт:
Затем я понял, что мне понадобится оружие, поэтому я побежал обратно в дом, намереваясь взять свой лук и ружье. Неожиданно меня охватил ужас: вдруг остальные умерли? Никто не отреагировал на мои крики и лай Джипа.
Но никто не умер. Мои близкие отравились и теперь, проснувшись, испытывали тошноту и дезориентацию. Брэнд подмешал что-то в мармелад. Тот упрямый баран, сломавший мне зуб, на самом деле спас меня, потому что без зубной боли я бы наелся мармелада и тоже отравился. Тогда Брэнд бы сбежал, и мы бы никогда не узнали, в каком направлении он уплыл и как его догнать.
В будущем я еще не раз подумаю, что, возможно, это был не самый плохой вариант.
Но в тот момент, полный адреналина, гнева и ощущения предательства, я
Папа попытался остановить меня. Он шел за мной, спотыкаясь, и бормотал, что тоже отправится со мной, что я должен подождать, пока он не придет в себя. Но в тот момент его вырвало, и я сказал, что не могу ждать. Возможно, папа не услышал меня, потому что остался стоять, согнувшись пополам. Его по-прежнему тошнило, когда к нему подошла Бар. Тогда я просто отвернулся и побежал к шлюпке. Через четыре минуты мы с Джипом поднялись на «Добрую надежду». Я закинул вещи в маленькую каюту и спустя еще две минуты отвязал лодку от якорного буя. Мы выплыли в открытое море, и я пристально изучал горизонт в поисках коварного ярко-красного пятна.
Я так старательно искал парус, теперь находившийся на полпути от горизонта, что когда нашел его и рискнул обернуться, то понял, что отплыл слишком далеко от мыса и больше не видел свой дом или семью.
Я ушел, не попрощавшись.
Не получив благословения.
Не зная, оправятся ли мои близкие.
Как легко можно выпасть из собственной безопасной жизни, и ничего больше не будет как прежде.
Я понял это гораздо позже.
В тот момент в огромном пустом мире для меня и Джипа, который стоял, дрожа, на носу лодки, значение имел лишь крошечный осколок красного вдалеке от нас.
Так началась погоня.
Тогда это казалось чем-то простым.
Тогда я думал, что просто ищу человека, укравшего собаку. Это было до того, как я оказался на опустевшей земле и понял, что ищу что-то другое, что-то, о потере чего мы даже не догадывались.
Так я оказался здесь. В руинах твоего заброшенного мира.
Мои поступки объясняют, как я оказался здесь. В одиночестве. Я могу говорить лишь с фотографией давно умершего мальчика, его собаки и сестры. Все, что я могу делать, – писать историю для людей, которые никогда ее не прочтут.
Одиночество похоже на безумие.
Как и сама надежда.
Глава 7
Попутный ветер
Я не видел красных парусов. Дул северо-восточный ветер, и Брэнд вышел из тени огромной скалы за нашим островом за добрую четверть часа до того, как я снял «Добрую надежду» с якоря. Она была довольно маленькой лодкой. Наверное, ты бы назвал ее яхтой. Ей можно было управлять в одиночку, но, по правде говоря, дела шли гораздо проще, если капитанов было двое. Пара коек постоянно напоминала мне о том, что эта лодка не была предназначена для одного моряка. Но я привык управлять ей самостоятельно. К тому времени, как я вышел из бухты и обогнул скалы на юге, Брэнд поднял все паруса и шел на полной скорости с попутным ветром. Расстояние между мной и моей собакой продолжало расти, пока я барахтался, пытаясь поймать ветер.
Барахтаться было уместным словом. Лодка словно пробиралась через болото. Я знал, что виной всему было волнение, но в тот момент море вокруг казалось липким. Оно будто вжималось в корпус лодки и замедляло нас. Наверное, Джип тоже чувствовал это. Он стоял на форпике и расстроенно лаял на волны, изредка оборачиваясь на меня, словно
Видимость была хорошей, и я должен был видеть Брэнда, но мне не удавалось. С учетом силы и направления ветра он должен был двигаться на юг, поэтому я постарался ускориться и убедился, что лодка выдержит площадь раскрытых парусов. Ощутив приток сильного ветра и услышав, как вода зашипела по обеим сторонам водореза, я схватил бинокль.
Джип, должно быть, увидел Брэнда раньше меня, потому что он перестал лаять и застыл на носу лодки. Его задние лапы била дрожь, которую папа называл терьерской и которую я всегда считал признаком сдерживаемого восторга. Примерно через минуту я увидел темные паруса, стремительно несущиеся к горизонту.
Что-то перевернулось и ухнуло у меня в желудке. Если бы я больше не увидел парусов, Брэнд и его поступок стали бы кошмаром, который преследовал бы меня до конца жизни. Зато, возможно, тогда моя жизнь была бы длиннее. Скорее всего, я бы решил, что исчезновение Брэнда было слишком внезапным, слишком невозможным, чтобы быть реальным. Возможно, я бы даже посчитал его появление чем-то сверхъестественным. Вот что я почувствовал в тот момент – облегчение оттого, что старательно возведенные стены моего мировоззрения выстояли. Возможно, в твоем загруженном мире с его развлечениями вроде интернета, футбольных матчей и других людей ты никогда не ощущал присутствие сверхъестественного. Но сейчас я один, и мне остается лишь писать мою историю и думать. Теперь я понимаю, как много времени проводил, погрузившись с головой в книги, заполняя пустоту своего мира и давая страницам отвлечь меня от темных теней вокруг. Я прилагал немало усилий, чтобы не верить в сверхъестественное. Наверное, это делала вся моя семья. Среди историй, которые мы читали вслух у камина, не было ни одной о призраках, и это было правильным решением. В каждом пустом доме, в который мы заходили, вполне могли обитать призраки, если бы мы позволили себе поверить в них. Исчезновение Брэнда стало бы событием, легко пробившим эти защитные стены.
Еще мне было страшно. Я боялся не столько самого Брэнда: я по-прежнему был настроен решительно. В первую очередь я боялся того, что мне предстояло сделать. У меня не было плана, была только цель – вернуть свою собаку. Я перевел взгляд на пистолет и лук, лежавшие в каюте. Я боялся не за себя. Я был достаточно юным и рассерженным, хотя это нельзя считать смелостью: юность, злость и смелость – не одно и то же. В тот момент я не боялся Брэнда, и это было еще одним признаком глупости. Я боялся самого себя. Того, как далеко я зайду.
На фотографии, которую я нашел, ты светишься от счастья и смеешься. Твои глаза горят, ты застыл в прыжке с широко раскинутыми руками и ногами, навсегда стал легче воздуха. Фотограф поймал тебя между травой и небом, рядом с сестрой и собакой, которые любят тебя. Вряд ли тебе было знакомо внезапное ощущение тяжелой ноши, которое я почувствовал, посмотрев на пистолет.
Морская погоня с попутным ветром – долгое дело, и у меня было немало времени на размышления, пока мили проносились мимо. В открытых водах, протянувшихся между моим домом, южными островами и материком, было холодно. В каюте лежала длинная куртка без рукавов, сделанная из трех сшитых овечьих шкур с вывернутой наружу шерстью. Я надел ее и затянул ремнем, чтобы она сидела плотнее. Запах овечьей шкуры напомнил мне дом. Как и шапка, которую я натянул на уши. Бар сшила ее из старого свитера, который мы нашли в закрытом пластиковом пакете в одном из домов на Эрискее прошлым летом. Пряже было больше века, и чтобы она не распадалась, Бар пришлось обметать ее столько раз, что стежков было не меньше, чем в самом свитере. Но в каждой нитке ощущалось ее присутствие, и теперь я не чувствовал себя таким одиноким. Я видел, как кропотливо Бар шила шапку целый месяц зимой, и тайно мечтал носить ее. Потом она неожиданно подарила ее мне, словно это было пустяком.