Мальчик и Шкай
Шрифт:
***
Мисаил попросил оставить его наедине с юношей. Они зашли в собор, и архиепископ, видя нарастающее волнение Тумая, допустил к таинству только двух священников-помощников в похожих на его одеждах, и певчих. Он долго читал молитвы, крестился, и всё также, как и во время службы, его слова повторялись женскими голосами, отражались эхом, и мальчик слушал, не понимая происходящего, и отчего-то радовался. Спустя время Мисаил отвел его в притвор, жестами показывая, что нужно переодеться в белую, очень длинную рубаху. После босиком мальчик вышел на площадь - большинство людей разошлись по делам, но женщины, дети и священники, что съехались
Мисаил что-то говорил, крестился, затем положил руки на плечи Тумаю и вдруг окунул в воду. Мальчик запаниковал, захлебнув ртом и носом воды. Но, поднявшись, не успел он отдышаться, как тут же сильные руки надавили на плечи и вновь опустили его в воду. На третий раз он успел набрать воздуха, и, нырнув, за короткий миг различил в зеленоватой воде струйки пузырей, колыхание водорослей на песчаном дне, стайки испуганной молоди рыб.
– Крещается раб Божий, - услышал он гулкий звук из-под воды, и вынырнул.
Архиепископ замер, и над Тамбовом нависла тишина, только стучало, брызгало и пенило воду, ворочаясь, позеленевшее от мокроты мельничное колесо на другом берегу.
– Иоанн, - Мисаил дал имя новокрещенному.
Тумай-Иван после странного купания хотел и плакать, и смеяться. Его бил озноб. И тогда Мисаил улыбнулся и надел на его шею блестящий золотом нательный крест. Мальчик взвизгнул, быстро спрятал его за пазуху и сжал в кулаке, словно боялся, что этот символ кто-то может отнять. Пастырь вновь взял его за руку, и они пошли к стенам крепости, оставляя за собой мокрые следы. Мисаил говорил что-то, мальчик дрожал и смеялся. Он не понимал слов, но по тембру понимал - человек хвалит его, говорит хорошее.
В толпе, что встречала их у проезжих ворот, слышались всхлипы женщин и молитвы священников. Мисаил подвел к ним новокрещенного мокшанина, и что-то высоко, назидательно говорил. Ему не уставали кланяться.
Мальчик переоделся, архиепископ также сменил облачение. Прощаясь у дверей собора, они обнялись, и Мисаил велел ему непременно взять с собой мокрую крестильную рубаху. Также он положил ему в ладони небольшие, похожие на бочонки кругляши белого хлеба с изображением креста.
– Неси свет веры в свое селение, Иван, - сказал пастырь на прощание.
– И пусть сродники твои и все, кого знаешь, идут в храмы православные за крещением, за спасением души. И я сам приеду к вам, и буду делить тяготы и несчастия, и помогу по мере моих сил. Храни тебя Господь!
– и он перекрестил мальчика.
Тумай спешил домой. Он шел тем же, обратным путем по крепости, шатался, как нетрезвый, и прохожие останавливались, некоторые подбегали, теребили, смеялись и говорили что-то, но мокшанин старался не обращать внимания. У башни на выходе не оказалось охранников в красных одеждах, но в сосновый венец по-прежнему был воткнут его черешковый нож. Мальчик совсем и забыл о нем. Взявшись за рукоятку, он дернул, затем сильнее и сильнее. Не получилось! Он приложил все силы, ладони раскраснелись и ныли, но вытащить его юноша так и не смог. Что он скажет дома старику Офтаю, ведь это был его подарок...
В последний раз он обернулся на крепость
***
Ночная гроза, раскаты грома и главным образом мысли не давали уснуть отцу Мисаилу. И хотя отвели ему самое лучшее место для почивания, взбили перины и оказали много излишних по его мнению забот, сомкнуть глаз он не мог. Легче и привычней чувствовал он себя в пути, на разбитых дорогах, чем в дорогих палатах. Поминутно подходил он к узкому окошку, всматривался в беспросветную хмарь; его умное, спокойное лицо озаряли сполохи.
Мысли о времени, о себе, о том, что еще предстоит сделать, не отпускали. Перед глазами в темноте и шумящей дождем ночи проплывали образы прошлого. Он родился в начале этого непростого столетия, когда Русь истекала кровью от смут и войн. Польское засилье, осада Москвы, разоренные города и села, эпидемии, и главное - глухое безверие в народе, отчаяние, лихой расцвет воровства и злобы. В такую эпоху ему выпало родиться и жить. Еще юношей он встал на путь инока, значимая часть жизни его прошла в стенах Новгородской обители. Здесь же Мисаил обратил на себя внимание будущего патриарха Никона, который и благословил его стать преемником почившего Рязанского архиепископа. В присутствии царя Алексея Михайловича он принял сан.
Архиепископ Мисаил отвлекся от мыслей, отошел от окна, затеплил лампаду, долго всматривался в образы Спасителя и Богородицы. Дождь не переставал. Глядя, как огонек плавно играет на ликах, блестит на золотых окладах, он вернулся к воспоминаниям.
Приняв сан, Мисаил ближе узнал паству и духовенство, и сердце наполнилось скорбью. Вместо живой, подлинной веры народной - глухие околоязыческие суеверия, вместо ревностного служения священников - крохоборство и темное пьянство. Хмель он считал главным врагом людей и первым оружием лукавого против Руси. И он принялся вразумлять - мирян, духовенство, монахов. Игуменам он писал, чтобы у себя в монастырях в кельях вина, пива, медов хмельных, браг пьяных не держали и в вотчинах бы своих монастырских заказ крепкий учинили, чтобы крестьяне к праздникам вина тоже не курили. Священникам и диаконам также указал хмельного питья в домах не держать и по кабакам не ходить.
Но и понимал пастырь, отчего так суров и склонен к вину народ. Особенно здесь, на границе государства, в суровых условиях крепости, в постоянных осадах и лишениях. Смерть и горе были тут за хозяев. Архиепископ присел за стол, зажег свечу. Перед ним лежали несколько писем тамбовских священников, и хотя он знал почти каждое слово наизусть, вновь прочитал их. "Приходили под Тамбов воинские люди татарове и прихожан моих многих порубили и в полон побрали, и многие дворы от того разорения опустели, и мне, богомольцу твоему, кормиться стало нечем".
То ли от полуночного мрака, то ли от прочитанного лицо архиепископа казалось темным.
"Снова приходили к нам в Тамбов пред земляной вал воинские люди многие татарове, и к городу приступали, и на все посады и слободы били, и на вылазке тамбовских полковых конных и пеших казаков и пушкарей порубили, многих в полон поимали и хлеб в поле потолочили, - писал ему другой священник.
– А осадя город, пленили уезд верст на 50 и больше, по реку Челновую до села Вирятина да до села Кулеватова, и многих там порубили и полонили, и стада конские и мелкую скотину отогнали. А в селе Вирятине в церкви были, иконам поругались и церковь осквернили. И прибывала к татарам новая сила, и чаяли тамбовцы разорения до остатку".