Мальчик, который хотел стать человеком
Шрифт:
Он порылся в мешке с едой и достал оттуда свои приспособления для разжигания огня.
Сёльви с удивлением наблюдала, как от быстрого вращения палочки в углублении деревянной дощечки маленьким синим огоньком загорелся сухой мох. Вскоре Апулук зажег жировую лампу, дававшую и свет, и тепло.
— Хочешь есть? — спросил он у Сёльви.
Она помотала головой.
— Не очень. Лучше побережем еду. Но я устала, и у меня какая-то тяжесть в голове.
— Это от шторма, — объяснил Апулук. — Давай-ка
Он снял с себя всю одежду и голый улегся между шкур.
Сёльви задумчиво смотрела на горящую лампу. Конечно, она и раньше видела голых людей, да и сама бывала голой среди других. В бане в Стокканесе мужчины и женщины мылись вместе, и в общем доме на зимнем стойбище эскимосов люди тоже ходили голыми, потому что там было жарко. Да и во время этой поездки они тоже спали голыми: без одежды спать в шкурах было теплее. Но тогда их было четверо. Теперь же они с Апулуком были вдвоем.
Сёльви, как и Лейву, не хватало той естественности, которая была свойственна эскимосам. Они оба как будто немного стыдились своей наготы.
Апулук поднял голову и улыбнулся Сёльви:
— Разве ты не устала?
Сёльви кивнула. Потом решительно сняла с себя всю одежду и легла рядом с ним. Она неподвижно лежала на спине и чувствовала, как олений мех постепенно согревает ее.
Когда Апулук, желая поберечь ворвань, встал, чтобы загасить в лампе часть фитилей, Сёльви обратила внимание, как хорошо он сложен. Не отдавая себе отчета в том, что делает, она погладила его смуглую спину.
Апулук повернулся и вопросительно взглянул на нее. Потом взял ее руку и снова лег под шкуры.
В ту ночь Сёльви думала о Хельге. И о других девушках, которые жили в Стокканесе. Они часто рассказывали, что парни творили с ними на лугах или в конюшне. Над Апулуком, лежавшим со сломанной ногой в доме Торстейна, они просто смеялись и говорили, что он наверняка создан не так, как все парни, ведь он скрелинг. Хельга часто останавливала такие разговоры и бранила девушек. Бог всех людей создал по своему подобию, говорила она, и для Бога все люди равны.
Рука Апулука давала Сёльви ощущение безопасности. Никто из исландских парней, кроме Лейва, не был к ней так добр, как Апулук. Рядом с ним ей всегда было хорошо и весело. Она потянулась и повернулась к нему лицом. Он невнятно что-то пробормотал и тяжело положил руку ей на грудь.
Вскоре заснула и Сёльви.
Весь следующий день они лежали, закутавшись в шкуры, и разговаривали.
Сёльви рассказала Апулуку о своей жизни. Она родилась на островах, которые называла Фарерскими. Они находились южнее Исландии, которая, в свою очередь, была расположена южнее Гренландии.
Сёльви почти ничего не помнила о жизни на островах, английские морские разбойники взяли их с матерью в плен, когда ей было четыре года. Лучше всего она запомнила капитана этих разбойников —
Ее с матерью отвезли в Норвегию и там продали в рабство богатому купцу, который тут же перепродал их исландскому бонду. Семь лет они были рабынями бонда. Потом умерла ее мать, и Сёльви продали Торстейну из Стокканеса, где она стала нянькой только что родившейся Фриды. Поскольку она была рабыней, ей пришлось уехать с Торстейном в Гренландию, когда того выслали из Исландии за убийство отца Лейва.
Апулук молча слушал ее рассказ. Когда она замолчала, он возмутился:
— Людей нельзя продавать!
Сёльви кивнула:
— Да, но в Исландии и во многих других странах так делают. Каждый год берут в плен много людей, а потом продают их в рабство.
Апулук задумчиво смотрел на снежный потолок их пещеры.
— Твоя мать тоже была с Фарерских островов? — наконец спросил он.
— Нет. Она родилась в Англии. А вот отец был фаререц, и, когда он женился на маме, она уехала с ним на эти острова. Отца убили морские разбойники, когда они напали на нашу усадьбу и взяли нас с мамой в плен.
Апулук повернулся к ней и долго изучал ее лицо.
— Нет, я этого не понимаю, — сказал он, — наверное, я все-таки глуп. Но как может свободный человек стать чьим-то рабом?
— Так уж повелось, — ответила Сёльви. — Я до сих пор остаюсь рабыней Торстейна. Я его собственность, он может в любое время продать меня и вообще обращаться со мной, как ему вздумается.
Апулук взглянул на свой нож, воткнутый в снежную стену пещеры.
— Если я убью Торстейна и похищу тебя, тогда ты станешь моей собственностью?
— Да. — Сёльви кивнула. — Но Торстейн и Хельга всегда хорошо относились ко мне. Мне было легко быть их рабыней.
— И все-таки ты принадлежишь ему так же, как мне принадлежит эта лампа? — Апулук показал на светильник.
— Да. И только он может вернуть мне свободу. — Она скосила глаза на Апулука. — А ты хотел бы, чтобы я принадлежала тебе?
Апулук надолго задумался.
— Да, — ответил он наконец. — Но я не хочу, чтобы ты была моей рабыней. У нас нет рабов. Мы все свободны и можем сами собой распоряжаться.
Сёльви нашла под шкурой его руку.
— Я бы хотела принадлежать тебе, — тихо проговорила она. — Даже если бы я была твоей рабыней.
— А если Торстейн умрет, ты станешь свободной?
— Нет, тогда я буду принадлежать Фриде.
— Я хочу, чтобы ты стала свободной! — Апулук встал, чтобы расширить в стене отверстие для воздуха.
Шторм стих так же мгновенно, как налетел.
Во вторую ночь, которую они провели в пещере, Сёльви проснулась от холода. Она повернулась к Апулуку, но его рядом не оказалось. Наружное отверстие было разрыто, и сквозь него в пещеру проникал яркий, до боли в глазах, свет.