Мальчик Мотл
Шрифт:
С тех пор мы сигарет больше не курим. Я даже запаха их не выношу…
Кроме сигарет, у нас имеются еще и газеты для продажи. Еврейские газеты и журналы. Заработки от этого невелики, но зато нашему другу Пине есть что читать. Он не пропускает ни одной газеты. Как уткнется носом, его не оторвать. Тянет его, говорит он, к газетам, словно магнит. Ему и самому очень хочется писать в газетах. Он уже несколько раз был на Ист-бродвее, где газеты печатаются. Что он там делал — неизвестно. Думаю, что он носил туда несколько своих стихотворений. Потому что
— А разве у нас не бизнес? — спрашивает Эля.
— Вот это, по-твоему, бизнес? — отвечает Пиня. — Целая семья из семи едоков за одним лотком! Тоже мне дело!
— Откуда семь едоков? — спрашивает Эля.
Пиня считает по пальцам: он и Тайбл — двое, Эля и Броха — вот уже четверо, мама — пять, и два малыша — семь.
«Малыши» — это я и мой товарищ Мендл.
Маме досадно. Она заступается за меня и за моего товарища. Она говорит, что мы честно зарабатываем свой хлеб. Рано утром, до того как ларек открывается, мы разносим утренние газеты нашим клиентам. Потом мы ходим в школу (да, мы уже ходим в школу!). А когда мы возвращаемся, то помогаем делать бизнес.
Мама так и говорит, она уже тоже наполовину изъясняется на здешнем языке. Она говорит уже не «кухня», а «кичен», не «курица», а «чикен». Но беда в том, что она путает эти слова и получается у нее:
«Пойду в курицу посолить кухню…»
Все смеются, она тоже смеется.
— Ладно, — говорит она, — как бы ни сказать, — была бы думка хороша…
XVI. ХЭЛЛОУ, ЗЕМЛЯК!
Однажды утром я и мой товарищ Мендл обегали со свежими газетами наших клиентов. Вдруг я почувствовал удар в спину и услышал:
— Хэллоу, земляк!
Обернулся, смотрю — это Мотл! Мотл Большой — тот самый, который таскался с нами по белу свету: в Кракове и Львове, в Вене и Антверпене. Если вы помните, этот Мотл научил меня «показывать губернатора» и говорить животом. Он вместе с другими уехал гораздо раньше нас. В то время как мы блуждали по лондонскому Уайтчепелю, он давно уже был в Америке У него уже тогда было занятие, которое он и сейчас не оставил. Он работает в заведении, где чистят платья. Как? Берут, говорит он, например, пару измятых брюк, кладут их в машину между двумя валиками, валики нагреваются, а потом поворачивают колесо и — брюки выглажены!
— А вы чем занимаетесь? — спрашивает Мотл Большой.
— Мы, — говорю я, — доставляем газеты нашим клиентам, до того как идем в школу. А когда возвращаемся из школы, мы помогаем в деле. У нас ларек…
— Ого! — говорит Мотл Большой, удивляясь моему английскому языку. — Ты уже совсем неплохо говоришь по-английски. И сколько же зарабатывают в неделю такие бизнесмены, как вы?
— В среднем, — говорю я, — мы можем заработать один доллар в неделю. А иной раз — один с четвертью…
— И это все? —
Я отвечаю, что его зовут Мендл. Мотл смеется и говорит, что «Мендл» — это никуда не годится! Что это за имя?
— А как же ему называться? — спрашиваю я.
Мотл задумывается на минутку и потом говорит, что лучше бы моему товарищу называться Мэйк, а не Мендл. Мэйк — это красивее.
— А как же тебя звать? — спрашиваю я.
— Мэкс.
— В таком случае, — говорю я, — я тоже должен называться Мэкс. Ведь меня тоже зовут Мотл…
— Значит, твое имя Мэкс! — говорит он и прощается с нами: — Гуд бай. Мэкс! Гуд бай, Мэйк!
Мы уславливаемся встретиться в ближайшее воскресенье в кинематографе. Обмениваемся адресами и расходимся по своим делам.
В воскресенье, после обеда, я и мой товарищ Мэйк, которого недавно называли Мендл, идем в кинотеатр смотреть знаменитого артиста Чарли Чаплина. Мой брат Эля и наш друг Пиня тоже идут с нами. Всю дорогу они говорят о Чарли Чаплине: какой это большой человек, сколько он зарабатывает и о том, что он еврей. Но так как Эля и Пиня никогда столковаться не могут, мой брат спрашивает, чем так знаменит Чарли Чаплин? Пиня отвечает, что тысячу долларов в неделю не платят кому попало…
— Откуда ты знаешь? Ты считал его деньги? — спрашивает Эля.
Пиня говорит, что он об этом читал в газетах.
— А откуда известно, что Чарли Чаплин еврей?
И об этом, говорит Пиня, пишут в газетах.
— А откуда это знают газеты?
— Газеты знают все! — отвечает Пиня. — Ведь вот знают же, что Чарли Чаплин немой от рождения, что он не умеет писать и читать, что отец у него был пьяница, что он сам был клоуном в цирке…
Эля выслушивает все это и говорит хладнокровно:
— А может быть, все это враки?
Пиня вспыхивает и говорит, что мой брат нудный человек… Я согласен с Пиней. Хоть Эля и приходится мне родным братом, но он все-таки нудный. Что правда, то правда…
Только мы подошли к кассе покупать билеты, как услышали:
— Здорово, Мэкс! Как поживаете, Мэйк?
Это был Мотл Большой, которого теперь уже называют Мэкс.
— Не покупайте билетов, — сказал он, — я угощаю…
Он достал из кармана полдоллара, бросил его девушке, сидящей у окошка, и приказал дать три билета «наверх», то есть на галерею.
— Это что еще за напасть? — спрашивает у нас Эля.
Мы рассказали ему, кто это такой. Эля смерил его взглядом с головы до ног и спросил, почему он с ним не поздоровался.
— Что же ты так заважничал в Америке, что тебе даже не пристало говорить по-еврейски?
Мотл Большой не ответил. Но в это время откуда-то из входных дверей послышался визгливый голос, будто кто-то с улицы сказал:
— Идиот!
Мы все обернулись к двери, но никого не увидели.
Посмотрели с удивлением друг на друга. Эля бросился к дверям, Пиня — за ним, но и там никого не было. Посмотрели на потолок, по углам, — нигде ни души. Что бы это могло быть?