Мальчик с лесного берега

Олдридж Джеймс

Я лежал и следил за кустом и за горизонтом. Небо порозовело, туман рассеялся, высоко над нами летели вороны, где-то смеялись кукабарры; потом вышло солнце, а чуть погодя вышла и лиса.

Она была старая и рыжая. У нее были белые лапки, белый кончик хвоста, а уши настороженно торчали.

Она вылезла из норы возле самого куста, быстро огляделась и припала брюхом к земле. Потом сделала несколько шагов, высоко поднимая лапы, словно шла по раскаленной земле. Обернулась и посмотрела вверх на пригорок, а потом уселась на хвост и стала лизать лапу; я поднял ружье.

Ружье у меня было старое, со сбитой мушкой. Я стал наводить левее и чуть пониже ее головы. Дело было простое и верное. Цель будет достигнута, мир опять станет понятным и прочным. Я увидел, как лиса облизывает мордочку, и тронул спуск.

Но я не выстрелил. Сам не знаю, что было тому причиной, не знаю, что удержало меня тогда, но я почувствовал; не хочу убивать эту лису, не хочу и не стану! Я продолжал целиться, касаясь щекой приклада и не снимая пальца со спуска, и думал, что вот стоит мне нажать, и лисица будет мертва, а я останусь жив.

— Стреляй, ну! — сказал Рой с таким свирепым видом, будто готов был убить меня самого за то, что я такой дурак.

— Не хочу, — ответил я и опустил ружье.

— Стреляй! — повторил он над самым моим ухом.

— Не хочу! — Я сказал это громко, лиса услыхала и стремглав бросилась наутек. Рой вскочил, и несколько секунд я видел, как ствол его ружья поворачивается вслед за лисой. Потом он выстрелил. Хоть я лежал, мне видно было, как старая рыжая лиса перекувырнулась на бегу, но это не имело значения — в ту же

самую секунду из норы выскочила другая лиса и быстро унеслась прочь, живая и невредимая.

— Ты почему не стрелял? — кричал Рой, перезаряжая ружье.

— Не знаю, — ответил я. И я вправду не знал.

— Ты что, болен, что ли?

Я покачал головой. Мне сейчас казалось, что я бы вот так всю жизнь просидел на этом пригорке.

Рой пристально поглядел на меня, засмеялся неизвестно чему и, словно позабыв про лису, уселся рядом со мною на пригретом солнцем склоне.

— Сколько тебе лет, парень? — спросил он.

— Двенадцать сравнялось, — ответил я, готовый к новому приступу его ярости.

— Двенадцать, — медленно повторил он. — А знаешь, сколько было мне, когда я потерял свою «Рэнг-Дэнг», потерял свой корабль, потерял все и так ничего и не сумел себе вернуть?

Я не знал, да мне и неинтересно было.

— Пятьдесят два, — сказал он. — Пятьдесят два.

Я понятия не имел, о чем он говорит, что он такое потерял и никогда не мог вернуть. А я сам чувствовал только одно — что я опять спокоен и счастлив, хотя и не понимал почему.

Я знал теперь, что ошибался, когда надеялся, убив лису, разрешить загадку жизни, мучившую меня после истории с треской. Жизнь — это жизнь, и оттого, что лиса была слишком живая, я не мог в нее выстрелить. Не в рыбе было дело и не в лисе, не в Томе Вудли и не в городских мальчишках; и хотя, чтобы усвоить этот урок, я пощадил одну жизнь, это не помешало мне убить пять или шесть кроликов, когда мы возвращались домой.

Да, жизнь — это жизнь; но я одолел ее.