Мальчик у моря
Шрифт:
— Вот то-то и оно — «вообще». Я об этом тоже раньше не думал. Работы всегда выше носа — не до того… А вышел на пенсию, — что делать, в домино играть?.. Я бы тому, кто домино придумал, на памятнике написал: «Изобретателю наилучшего способа превращать человека в обезьяну»…
Ребята засмеялись.
— Смеяться нечему. Штука эта прилипчивая, как зараза. А когда «козла» забивают, убивают время, значит, расходуют свою жизнь на дурацкие костяшки и разучиваются думать. Начисто! Да… Я подумал-подумал и решил: пока ноги носят, надо хоть землю посмотреть, на которой живешь. А то кого видел, кроме сослуживцев?
Ребята, как бы повинуясь его жесту, оглянулись вокруг себя.
— Здорово, конечно, — сказал Антон. — Красиво.
— Эх, ты, — усмехнулся Сергей Игнатьевич. — Об этом такими словами сказать — все одно что кузнечным молотом стрекозу выковать… Слова должны человека до красоты этой поднимать! Жил такой умного сердца поэт Алексей Константинович Толстой. Он говорил об этом так, что дух захватывает.
Благословляю вас, леса,Долины, нивы, горы, воды!..— Ага, — подхватила Юка, — я знаю:
Благословляю я свободуИ голубые небеса!И посох мой благословляю,И эту бедную суму,И степь от краю и до краю,И солнца свет, и ночи тьму,И одинокую тропинку,По коей, нищий, я иду,И в поле каждую былинку,И в небе каждую звезду!Смущенный замечанием Сергея Игнатьевича, Антон отвернулся, потом невольно посмотрел на палку и рюкзак Сергея Игнатьевича. Палка была самая обыкновенная, только длинная, рюкзак нисколько не похож на нищенскую суму, но сейчас они выглядели совсем иначе, будто стали значительнее, необычнее, чем за минуту перед тем.
— Вот, — сказал Сергей Игнатьевич. — «И в поле каждую былинку, и в небе каждую звезду!..» Это вы должны понимать, потому что всему этому вы — наследники. Учат вас понимать красоту земли своей? Нет. И меня не учили…
— У нас в старших классах, — сказал Сашко, — уже по специальности учат — кто в доярки, кто в трактористы…
— Это хорошо, нужно. Но вся природа в сельское хозяйство не укладывается. А человек ведет себя иной раз как злейший свой враг. Мордует красоту земли своей, а то и уничтожает ее силу…
— Реки отравляют, — сказал все время молчавший Толя. — У нас в Чугунове завод есть. Маленький, а все равно вредный. Он в реку химикаты какие-то выпускает. Вся рыба передохла, одни жабы остались.
— Вот-вот. И все молчат, мирятся. И вы тоже, наследнички дорогие. Что наследовать-то будете? Испакощенную землю? Надо этих пакостников за ушко да на солнышко, чтобы весь честной народ видел, как они к будущему дурацкие поправки делают…
— Я придумала! — сказала Юка. — Сделать из ребят такой кордон. И назвать — кордон бесстрашных! Чтобы ничего не боялись, и расставить всюду пикеты. Ребят же
— Это не серьезно, — сказал Толя. — Детская игра.
— Никакая не игра! Всех таких, которые безобразничают, прогонять или делать им такое, чтобы больше не ходили и не ездили. Вот взять и перекопать дорогу вон там в лесу, где шлагбаум. Шлагбаум что? Подняли — и езди сколько хочешь. А через канаву не переедут…
— Не годится, — сказал Сергей Игнатьевич. — Ездят ведь не одни безобразники. За что же всех наказывать? На природу замок повесить нельзя. Она не музей, человеку нужна, и пускай все пользуются. Но без хулиганства… Придумайте что-нибудь другое.
— Тут без взрослых не обойтись, — сказал Сашко.
— А и не надо без взрослых. Вы следите, предупреждайте, а не послушают — зовите взрослых на подмогу. Думайте, ребятки, думайте.
— Тут нечего и думать, — сказала Юка. — Делать надо. И я согласна хоть сейчас. А вы, ребята?
— А ну вас, — сказал Семен, поднимаясь. — Еще побьют… Як шо и делать, так треба так, шоб никто не чув и не бачив. Потихоньку. А взагали на шо оно мне нужно? Шо мне — больше всех болыть? Мне вон коров треба пасти…
— Ну и уходи! — рассердилась Юка. — Ты просто трус!
Семен ничего не ответил; сбивая кнутом цветы под ногами, поплелся к своим коровам.
— Семен! — закричал ему вслед Антон. — Ты мимо лесничества будешь проходить, посмотри, дядя Федя не приехал? Только никому не говори, где я. И ему не говори. Скажи, чтоб не беспокоился, я сам приду…
— Ладно, — донеслось из-за кустов.
— Вот трус! — продолжала негодовать Юка. — За шкуру свою боится…
— Может, и не трус, а просто хатоскрайник. Из тех, чья хата всегда с краю. Благодаря хатоскрайникам дурак или какой-нибудь чиновный маклак и орудует безнаказанно. А маклак ради того, чтоб его похвалили, все может: и реку отравить, и лес свести, все затоптать и продать. Глядите, ребятки, у вас все впереди, присматривайте за своим наследством сызмалу, берегите его…
Ребята сосредоточенно молчали, глядя на него, ждали, что Сергей Игнатьевич скажет еще, но он сказал самое обыкновенное:
— Отдохнул я с вами знатно, можно дальше двигать.
— А куда вы теперь?
— Сначала в Ганеши — хочу кое-кого повидать, потом дальше пойду.
— Можно, я с вами? — сказала Юка.
— Отчего ж, вдвоем веселее.
— Мне тоже домой надо, — сказал Сашко.
— Я с тобой, — сказал Толя. — Папа скоро в Чугуново поедет.
— Бывай здоров, — сказал Антону Сергей Игнатьевич. — Не робей. Все утрясется.
Антон молча кивнул.
— Я скоро приду, — сказала Юка, — еще поесть принесу.
Сергей Игнатьевич надел рюкзак, взял палку и зашагал по берегу. На правом берегу вдоль гречишного поля почти не было кустов, и еще долго виднелись удаляющаяся высокая фигура Сергея Игнатьевича и маленькое пестрое пятнышко — Юка. Сашко, Толя и Хома перешли вброд реку и скрылись за кустами. Антон долго лежал, слушая самолетный гул над полем, и наблюдал ленивое таяние облаков. Потом он вспомнил, что здесь его могут увидеть сельские или работники лесничества, и пошел к порогу. Там лежали спрятанные под камнями Юкино одеяло, продукты, принесенные Толей, и остатки хлеба. Бой уже не бежал впереди, тяжело плелся сзади, припадая на раненую ногу.