Мальчик в больших башмаках

Прокша Леонид Януарович

–  Ваня Светлович.

–  Светлович?
– переспросил мужчина.- Вот и хорошо. Смоляка ты должен знать, коль Светлович.

–  Знаю. Старостой он у пас.

Прута ему это письмо,- сказал хромой и, понизив голос, добавил: - Да от меня скажешь Смоляку два слова: «Время пришло». Только гляди не перепутай. А уж он передаст кому нужно. Понял? Па время уборки будешь работать посыльным. Ну, марш!

Ваня, конечно, смекнул, кому должен передать Стенай Харитонович загадочные слова хромого, и нулей вылетел из комендатуры.

За садом, у шлагбаума, его задержал все тот же солдат

с винтовкой. Он мельком взглянул па письмо, а затем, осмотревшись но сторонам, нерешительно спросил:

–  Флюгблатт нет?

Ваня не понял, пожал плечами.

–  Гут, иди.

Только позже, очутившись па дороге, Ваня догадался, что солдат спрашивал, нет ли у него листовки.

СВЯЗНОЙ

Так Ваня Светлович стал работать посыльным в немецкой комендатуре и одновременно связным у партизан. Мальчика в больших башмаках часто видели шагающим с кожаной сумкой от села к селу. Когда поблизости никого не было, он распевал песенку, которую сам сочинил:

Я невелик, Но я в больших Отцовских башмаках. Я невелик, Но воля есть И сила есть в руках.

У Вани был пропуск, который давал ему право ходить в любое время дня и ночи но дорогам и селам. В его кожаной сумке лежали распоряжения шефа сельскохозяйственной комендатуры, в носках башмаков - почта партизан.

В лес он уносил записки от Глинского (так звали хромого) пли от Смоляка. Из лесу доставлял указания комиссара партизанского отряда, а иногда и листовки. Часто Василий Иванович Глинский передавал Смоляку сразу две записки. Одну Ваня клал в сумку, другую - в носок башмака. Смоляк делал на совесть то, что велела записка, положенная в башмак, потому что это был приказ партизан - приказ Родины.

Ваня охотно выполнял задания Василия Ивановича Глинского, особенно после того, как бабушка рассказала, что дядя Вася в гражданскую войну вместе с дедушкой служил в красной кавалерии и тогда был ранен в ногу.

Передавал Глинский донесения партизанам почти у всех на виду. Делалось это очень просто. Василий Иванович, увидев Ваню, улыбался и как бы между прочим спрашивал:

–  Ну, малыш, не жмут башмаки?

–  Да нет, слишком свободны,- отвечал Ваня.

–  А ты возьми бумаги в носок натолкай. Вот хотя бы эту бумажку.

Ваня расшнуровывал башмак и совал в носок бумагу, которую давал Василий Иванович.

–  Ну как, хорошо теперь?

–  Теперь хорошо.

–  А вот это отнеси старосте.- Глинский клал письмо в сумку.

Когда Ваня возвращался в комендатуру, Глинский спрашивал:

–  Жмут башмаки?

–  Жмут малость. Бумаги, кажется, лишней натолкал.

Это означало, что у него есть для Глинского почта из отряда.

Ваня не знал, что было в записках, которые он носил в носках башмаков. Но всякий раз вскоре

после того, как он передавал донесение в партизанский отряд, партизаны перехватывали обоз с хлебом, мясом, овчинами, льном и поворачивали его в лес.

Иногда солдат, задержавший когда-то Ваню у шлагбаума, спрашивал, нет ли в сумке и для них вестей. Листовка, которую Ваня им поднес в корзине с ягодами, делала свое дело…

НОЧНОЙ ГОСТЬ

В этот вечер но пути из комендатуры Ваня зашел в Заболотье к своему дружку Мише Артошке. Засиделся. Миша рисовал очень смешную карикатуру, а Ваня, кузнец дед Данила и его сын Викентий наблюдали за его работой, смеялись, давали советы.

–  Ты, Мишенька, спрячь эту картинку. Придут партизаны - передашь им,- сказал дед Данила, когда рисунок был готов.

–  Зачем?

–  Как зачем? Они в газетке пропечатают. Пусть люди посмеются…- Дед взял рисунок в жилистые руки.- Ну что, фриц, отведал медку?

–  К-к-как они его р-разукрасили!
– высунув из-за спины деда голову, добавил Викентий.

Фриц - пожилой солдат, денщик Гемлера - того самого офицера, что задержал Ваню с листовками. В деревне он всем осточертел - всюду рыщет, бесцеремонно забирает все, что ему понравится: хорошую рубашку, шапку, полотно, сало. Детишкам покоя не дает: то дрова заставит колоть, то возле дома, где живет Гемлер, дорожки посыпать песком, то яблоки носить из сада. Захотелось Фрицу медку, сунул он в улей свой длинный веснушчатый нос, а что из этого вышло, и было изображено на Мишином рисунке.

–  Глаза-то, глазищи какие!
– не унимался дед.- Ты хорошенько спрячь картинку, внучек. Партизанам это будет очень интересно.

–  А-а, я лучше ее Фрицу к спине приколю…- протянул руку Викентий.

Дед отстранил сына.

–  Пустой разговор. Он тебе как приколет…

–  Порви-ка ты лучше, Миша, эту бумажку. Не ровен час немцам па глаза попадется,- встревоженно сказала мать Миши.

–  Погоди, Ганна, уж больно жалко рвать такую картинку.

–  Дай-ка, Миша, мне рисунок,- предложил Ваня.- К нам партизаны чаще заходят.

–  И тебе он ни к чему,- возразила тетя Ганна,- одни неприятности могут быть. Шагай-ка домой. Мать там где-то ждет…

–  Мама меня не ждет,- ответил тихо Ваня и, вдруг оживившись, добавил: - А рисунок я все же возьму.- Он свернул лист трубочкой, сунул в карман, нахлобучил шапку и, попрощавшись с порога, толкнул дверь плечом.

–  Шустрый какой,- проговорил дед.

–  Чей он?
– спросила Ганна.

Миша ужо был научен конспирации и только пожал плечами:

–  Из Веселой Поляны.

–  Далеко ж ему топать,- посочувствовал дед п тоже стал собираться домой.

Дорогой Ваня думал о маме. Как бы в самом деле было хорошо, если б она ждала его! «А вдруг она приехала из Крыма?» Несмотря па всю несбыточность этой надежды, Ваня ускорил шаг. Башмаки цокали по асфальту: «Ждет, ждет, ждет». И эхо в лесу отзывалось протяжно: «Жде-о-т, жде-о-т, жде-о-т…»

За ужином бабушка тоже невзначай вспомнила маму. Ваня не выдержал. Чашка, над которой он склонился, вдруг расплылась и затуманилась.