Мальчики да девочки
Шрифт:
Ася испуганно дрогнула ресницами – нет-нет, что вы, какой может быть Шиллер...
– Да, я люблю Шиллера, – выступила Лиля. Лиле было наплевать на Шиллера, к тому же она не знала, может быть, у поэтов принято сжигать в камине стихи других поэтов... Пусть ее выгоняют из студии, но она ни за что не даст противной поэтессе взять над Асей верх. – Да-да, я ОЧЕНЬ люблю Шиллера, в переводах Жуковского и на немецком.
Мэтр надменно улыбнулся, словно капитан, удивившийся бунту на корабле.
– Люди, любящие Шиллера, ничего не понимают в стихах, – послушно следуя выражению его лица, сказала девушка-поэтесса.
–
Ей очень хотелось выделиться из всех этих послушно внимающих учеников, стать для Мэтра особенной. Может быть, ее жизнь третьей, неглавной, дочкой включила в ней этот механизм – непременно стать главной, любимой, но все ее существо только одного и желало – соблазнить, увлечь. Все секреты завлечения были ей известны из книг: нужно всего-то не сводить с него глаз, удивить неожиданным своеволием и тут же сделать вид, что ничего не понимаешь и просишь его быть твоим учителем жизни...
Все у нее получилось так мило, так небрежно кокетливо – никто из присутствующих по своей воле не признал бы себя гусыней. Как будто в этом была ее к Мэтру снисходительность – ну, ради Бога, ей не жаль признать себя гусыней, курицей, кем угодно.
«Я хочу, хочу, хочу! Полюбите меня, пожалуйста...» – повторяла про себя Лиля, не сводя с Мэтра глаз, пытаясь поймать его взгляд, он так сильно косил, что она не могла выбрать, в какой его глаз смотреть. Мэтр смотрел на нее удивленно: что же она его гипнотизирует, эта красотка, играет в медиума? Она и правда похожа на медиума – бледное лицо, черные брови вразлет, как крылья птицы, зеленые глаза. И вдруг произошло странное, прежде студийцами не виденное: отчего-то Мэтр вдруг как будто смутился, оробел, словно гимназист перед красивой барышней.
– Вам не понравились мои стихи, – горестно и нежно сказала Лиля, – но прошу вас, прочитайте второе стихотворение, пожалуйста...
Мэтр прочитал вслух второе Асино стихотворение и покровительственно кивнул – ну что же, это хотя бы грамотное, это вполне обнадеживает...
– Но это, второе стихотворение, не мое. Это ее стихи, – показала Лиля на пунцовую от счастья Асю.
Мэтр принял Асю в студию и Лиле тоже велел остаться, – он и из нее сделает поэта, если она будет беспрекословно его слушаться.
Лиля насмешливо фыркнула – она не собиралась никого слушаться – и тут же приняла благонравный вид. Не признаваться же ему, что она нисколько не претендует быть поэтом, что она в жизни не срифмовала ни одной строчки, не считая стихотворения о гибели и страсти, посланного в журнал «Аполлон» от имени горничной.
– Я вам очень благодарна за снисходительность, спасибо, – беспомощным детским голоском сказала она, чрезвычайно довольная своей блиц-интригой, – добилась того, чего хотела, заинтересовала его собой.
Затем студийцы принялись вычерчивать таблицы. По теории Мэтра, любое стихотворение сложной ломаной линией укладывалось в специальную таблицу, и таблица эта давала безошибочную возможность писать хорошие стихи. Лиле показалось, что стихи у студийцев получались
Ася цвела нежным румянцем, она была счастлива, но и Лиля пришла в студию не напрасно, – к концу вечера она все-таки оказалась безумно, безумно влюблена!
Мэтр читал свои стихи, рассказывал о дальних странах, о розысках Атлантиды, об островах, жирафах, о кораблях с черными флагами, о капитанах с золотыми манжетами, и Лиля совершенно забыла про его незлатокудрость и неприятные манеры, – а главное, как, как она вообще могла подумать, что у такого гениального поэта голова огурцом?! И он не только Поэт, но и Воин, у него Георгий за храбрость!.. И вместе со всеми Лиля восторженно замирала, восхищалась и очень, очень сильно влюбилась навсегда.
– Ты спасла мне жизнь, – стыдливо пробормотала Ася, когда все закончилось и студийцы начали расходиться. – Я трусиха, просто не смогла признаться, и теперь ты никогда меня не простишь... Я твоя вечная должница, я никогда не смогу расплатиться с тобой за то, что ты взяла на себя мой позор...
– Да, да... ты прямо сейчас сможешь расплатиться, – торопясь, сказала Лиля. – Ты иди домой одна, а я немного задержусь.
Она рассчитывала на кое-какое внимание и не ошиблась, – пока студийцы корпели над таблицами, Лиля переглядывалась с Мэтром, как в романах Дюма переглядываются в церкви, делая вид, что слушают службу, договариваясь глазами о запретной любви...
Мэтр отправился ее провожать.
Но был молчалив, отчего-то им не хватало тем для разговора, – довел Лилю до дома и на углу Невского и Надеждинской, неловко попрощавшись, ушел.
– Проводил! Он! Меня! Проводил! – С восторженным криком Лиля ворвалась в дом.
– Кто тебя проводил? – спросила Фаина. – А-а, этот ваш знаменитый поэт... Ну, а зачем он тебе?
Зачем? ЗАЧЕМ ЕЙ ЗНАМЕНИТЫЙ ПОЭТ? Ох, ну глупо даже спрашивать, зачем!.. Когда он ЗНАМЕНИТЫЙ ПОЭТ, а она БЕЗУМНО ВЛЮБЛЕНА!.. Когда от его стихов в ней летают бабочки! Если встретишь меня, не узнаешь, назовут – едва ли припомнишь. Только раз говорил я с тобою, только раз целовал твои руки... Я клянусь тебе теми снами, Что я вижу теперь каждой ночью, И моей великой тоскою О тебе в великой пустыне... Или не в пустыне... но тогда где?.. Ну, неважно.
В Доме искусств кипела литературная жизнь и просто жизнь, там был Мэтр, и Лиля, не задумываясь, променяла все – театральную студию, кинокурсы и ритмическую гимнастику – на вечера в Доме искусств, который они с Асей теперь называли сокращенно, уже как свои, – Диск.
Ася стала студенткой поэтической студии и несколько раз в неделю, посапывая от усердия, расчерчивала поэтические таблицы, а Лиля – студенткой-бродилкой, бродила между студиями, но нигде не посапывала от усердия, а ходила в Диск как в клуб или как домой. Дом искусств был как будто ее дом, а она сама была как будто искусство – и поэзия, и проза, и искусство вообще...