Шрифт:
Евророман, конспект
“Я не знаю, что такое "нигилист" или "нигилизм".
Я получал образование в Императорской балетной школе,
где нас не учили значению таких слов”.
Нижинский, Дневник*
Из уносимых Фридрихом картонок выпорхнул лист папиросной авиабумаги, который я поймал:
Le Figaro
37, rue de Louvre
Paris 75081
Dear Mon. Lacontre,
To confirm our telephone conversation of this afternoon, I would like to repeat my request to contact Mon. Serge Iourienen, for the purpose of artistic collaboration… *
И
Massine
*
Письмо было послано из Лос-Анджелеса в парижскую газету, где его подкололи к чеку; все еще различим поржавелый след скрепки – помнится, никелированной: западной…
Глядя на листок, который апрельский ветер пытался выдрать у меня из рук, я увидел себя там и тогда – в Париже. В квартале Бельвиль. В старинном доме на рю Рампонно. Сквозь толстые шерстяные носки ощущалась неровность мозаичного пола. Нажимом большого пальца, выбросившим прочное лезвие натовского ножа, чтобы вскрыть долгожданный конверт из "Фигаро".
Я вынул письмо из прошлого.
***
“Старик, я навел справки. В кругах политической эмиграции никто не слышал о таком. И знаешь? Все это мне не очень нравится. Курт Воннегут, конечно, говорит, что любое приглашение есть приглашение на танец с Богом, но…”
“Но?”
“С ними лучше игр не начинать. Переиграют”.
“Думаешь, они?”
“Старик? Я все сказал. Шли на хер. Если не хочешь кончить на Лубянке или в аннигиляторе на бульваре Ланн”.
В тот же день пришла последняя открытка.
Из Парижа.
***
Штемпель был Нейи-сюр-Сен. Именно там назначалось рандеву.
В среду 19 июля.
В 10 утра.
***
Место, где меня ждали, оказалось трехэтажной виллой. Я вошел за решетку, отомкнул электрокнопкой дверь. Внутри был бель эпок, только весьма запущенный. Мозаичный пол. Мраморные панели. Сумрачное зеркало в раме тусклой позолоты. Постояв в прохладе, решил подать голос. Откашлялся и повторил. Наверху открылась дверь, босо зашлепали по лестнице, и надо мной появилась коротко стриженная брюнетка именно того вида, который соответствовал одной из моих версий предстоящей встречи. Длинноногая и в шортах цвета хаки. Темно-зеленая майка обнажала накачанные плечи. Спускаясь, смотрела она не по-французски, а прямо мне в глаза. Мне захотелось сделать шаг назад – на случай если она набросится.
– Help you?*
Я ответил, что имею appointment* :
– Мистер Массин?
Она кивнула, повернулась и взялась за перила. На левом плече у нее была какая-то наколка, зелено-лиловая.
– Джаст э момент, – сказал я и быстрым шагом вышел на солнце.
Дверь в ограде я оставил распахнутой на случай, если придется стремительно ретироваться. Еще не поздно, думал я, захлопывая решетчатую дверь.
Поднимаясь за этими икроножными мышцами, развил террористический аспект сюжета, который вполне могли передоверить какой-нибудь укрывшейся в Париже ячейке "Роте Армее Фракцьон". Что стоит красным бошам, хладнокровно расстрелявшим у себя в Германии невинного банкира, прихлопнуть беглого антисоветчика? С последующим растворением в азотной кислоте и спуском в парижскую канализацию?
Дом,
На третьем этаже, где потолки были пониже, предполагаемая террористка приоткрыла дверь, по-советски обитую дерматином, заглянула вовнутрь и повернулась ко мне. Татуировка на плече была у нее в виде бабочки.
Я оказался в зале.
Нет, не спортивном. Танцевальном. Вся левая стена была зеркальной, скат крыши стеклянным, пространство наполнял мутный солнечный свет, и в нем разило мускусом. Черная девушка качала мускул ягодицы. Держась за перекладину и сверкая потом. За этим издали наблюдал старичок, затонувший в парусине кресла. Потом старичок взглянул в нашу сторону, гнусаво сказал: “Сэнк ю вери мач, Дженнифер”, дверь у меня за спиной закрылась, я приблизился, и на меня обратились чрезвычайно живые глаза:
– Ну, наконец мы встретились. Здравствуйте, дорогой. Меня зовут Леонид Массин, – ударяя на последнем слоге. – Леонид Федорович.
Я поклонился.
– Боюсь, что русский теперь уже не самый лучший из моих языков. Но попробуем по-русски? Садитесь же, не бойтесь.
Провалившись при этом до самого пола, я схватился за обтянутые парусиной железные трубки подлокотников. Я ничего не понимал. Ну, полное несовмещение миров и сфер.
– Вы одни?
Что имеет он в виду? Может быть, намерен предложить мне пару? Нет, экзистенциальное одиночество мое разделено, как я был тогда уверен, до завершения земного бытия.
– Без секретарши?
– Без.
При этом я невольно усмехнулся, но Леонид Федорович, похоже, не шутил. Факт отсутствия секретарши его заметно опечалил. Возможно, qui pro quo? Принимает за кого-нибудь другого? Но на плетеном столике развернута газета с моим рисованным портретом.
Какое-то время мы оба (я не без некоторой визуальной неловкости) смотрели на то, как, держась за перекладину, исходит потом мускулистая девушка, облепленная трико. На ней были длинные толстые носки с обрезанными ступнями. Подошвы босых ног были розовые.
– Это вот Ливи.
Ливи белозубо улыбнулась в зеркало, и я кивнул ее отражению.
– Вздумала танцевать на холодные ноги и в результате повредила ступню. Ее ждут в Барселоне, на Филиппинах, а Ливи прячется у меня. Дженнифер тоже прячется. И я. Никто в мире не знает, где я сейчас. Кроме вас…
Я кивнул.
– Ливи я нашел в Афинах. Когда ставил "Пир" Аристофана.
До меня, наконец, дошло:
– Вы хореограф?
– Писатель, как я предпочитаю говорить. Писатель танцев. Да, теперь уже только писатель. Тогда как раньше…
Следуя за его взглядом, я обернулся. На стене висело фото в раме из матового алюминия. Большое фото мужской ноги, стоящей на собственных пальцах.
– Я, – сказал Массин. – До катастрофы… Сначала дело. Бизинис, как говорят у нас.
Леонид Федорович был гражданином Соединенных Штатов:
– И вам рекомендую. Это, поверьте, ни к чему вас не обяжет.
– Франция мне нравится.
– Мы с вами художники, а художник должен быть гражданином мира. Что всего легче с американским паспортом. Хотя не избавляет от налогов. В моей жизни это самое ужасное. Платить налоги в разных странах. К счастью, Дженнифер взяла все это на себя. Она, кстати, канадка.