Мальчишник
Шрифт:
…Конечно, когда приходит Левка, то звучит «Аида», или мы рисуем, или мы сочиняем романы. Когда появляется Олег — гибнет не только новое пальто, а «хламида», впервые в жизни сшитая мне в стенах самого «Интуриста», правда из перелицованного отцовского пальто.
Мишка уже был дома. Мы собрались было спуститься к Олегу, как вдруг к Мишке пришел наш старый товарищ, живший некогда в нашем доме, — Сережка Савицкий. Здоровенный, но простодушный детина. Мы с Мишкой переглянулись и, не сговариваясь, решили поскорее освободиться от пришельца. Но сначала, конечно, не подали вида, что намеревались его спровадить. Поболтав кое о чем с Сережкой, мы предложили ему спуститься с нами к Олегу.
Олег
Побродив по дворам, в надежде на встречу с Торкой или Нелькой, мы направились на почту, откуда Мишка позвонил по автомату Торке. Но опять-таки ее не оказалось дома. И Нельки этой самой тоже не оказалось дома. Мы проклинали все и вся на свете. При выходе с почты наткнулись на Ленку Штейнман (ученицу нашего с Левкой класса), и нам пришлось ее немного поэксплуатировать. Мы ее послали на дом к Торке, в надежде, что родители последней и без своего чада отпустят нам обещанные ею батарейки. Лена сходила туда и, вернувшись, доложила:
— Торкина мама даже не знает, где у Торки лежат батарейки. Торка ушла куда-то и все у себя заперла на ключ.
— А-а… чтобы ее холера взяла! — выругался от разочарования Михикус. — Ну, погоди ты, попадешься ты мне завтра в школе! Я тебя отчитаю!
Ознакомившись теперь с этим местом из Левиного дневника, мы с Олегом спросили Торку, то есть мою жену Вику, и ее подругу Нельку — Нинель Григорьевну Лешукову, авиаконструктора, существо самого маленького роста во дворе и в классе, прозванную Левкой «Нелище!»: почему они не дали нам батарейки?
И Торка, и Нелище ответили: «Во-первых, вы не сказали, зачем это вам надо; во-вторых, мы, наверное, забыли о своем обещании; а в-третьих, скорее всего, их и вовсе у нас не было». А может быть, это была «страшная месть» со стороны Нелищи и ее подруги? Потому что я и Олег заложили окно Нелькиной комнаты (жила Лешукова, как и Левка, на первом этаже) снежными блоками. Сплошь. До конца. Неля имела несчастье влюбиться в паренька не из нашей компании и «перемигивалась» с ним: включала и выключала свет в своей комнате, и мы решили положить этому конец.
А вообще Левка прав. Канальство! С женщинами — никогда не связывайся.
— Плевать, — сказал Олег. — Пойдем и без фонарей. Ну их ко всем… Только вот свечей у нас мало.
— У меня эта розовая стеариновая свеча с собой, — проговорил Мишка.
— А у меня, — изрек ехидно Сало, — есть восковая свеча. Вот она. Я ее называю аварийной. — И он вытащил из кармана тонкую грубую свечу с длинным лохматым фитилем.
— Ты ее сам сделал? — спросил Мишка.
— Сам. Она у меня аварийная. Я ее так и называю. Вот когда у нас выйдут все свечи, я тогда ехидно достану ее и ехидно зажгу.
Свечей нам этих было недостаточно, учитывая даже «лохматую», аварийную, созданную Саликом. Необходимо было принимать экстренные меры. Я с Олегом долго спорил, где можно поблизости купить свечи. Левка сказал: «Нечего размахивать руками. Продаются в магазине, в нашем доме. Я сам видел». Мы заспешили в магазин и в отделе бакалеи приобрели огромную, как отметит Левка в дневнике, стоимостью в 76 копеек свечу. Разорились еще и на несколько коробков спичек и рассовали их по карманам. Потом циркулем (пригодился все-таки циркуль) поделили купленную свечу пополам, и одну половинку взял я, отдав свою розовую (не знаю, чем этот обмен свечами был мотивирован), а вторую половину белой
С неудержимыми проклятиями Михикус натянул на себя кусачие шерстяные брюки, а затем — старое пальто и какую-то мятую кепку, от которой он стал похож на ломовика.
— В какие подвалы вы идете? — спросила меня Мишкина мама.
— Да там… посмотреть… — промямлил я в ответ.
Михикус мне подмигнул и поправил на себе свою историческую кепку.
Остается только поражаться Левкиной наблюдательности: до сих пор не выношу ничего «кусачего». Лева еще отметит, что на моей руке «блестели часы». Где мы их раздобыли — не помню. По тем временам ценная вещь, на грани роскоши, и совершенно редкая в нашем ученическом обиходе. Помню, как спустились за Олегом и что у Олега в кармане имелись — долото с клещами. («Звенящее долото», как запишет Лева.) Ума не приложу, зачем мы взяли долото? Олег считает, что, может быть, оно заменило нам ломик? Клещами мы тоже, по-моему, не воспользовались. Но Левка похвалил Салика: «Молодец, воин!» Потом Олег с воплем: «Ах ты, японский бог!» — возвращался домой, потому что забыл шапку, а идти без шапки не рискнул. Левка и в отношении шапки все, конечно, зафиксировал, и в отношении японского бога! Ну, а как же — все буква к букве. Между прочим, я от Левки узнал, что самым ранним буквенным знаком была — «рука». Вот такая буква на камнях и на стенах пещер, оставленная нам людьми палеолита.
Прошла секунда, не больше, и Салик вновь появился на пороге. На его пышную поэтическую гриву была посажена какая-то общипанная, посеревшая старая ушанка, с завязанными наверх ушами.
— Боже ты мой! — вскричал я. — Что это за древность? Ее купили, когда тебе было пять-шесть лет, что ли!
Салик лишь улыбнулся, и мы стали спускаться.
— Сколько времени? — спросил я у Мишки, доставая тетрадку, чтобы записать туда время нашего выхода.
Михикус глянул на часы и сказал тоном профессора:
— Ровно семь минут восьмого.
Я поспешил записать эти цифры.
— Не забывайте, — обратился я к своим спутникам. — Нам нужно запомнить наши первые слова, что мы произнесем при входе в подземелье.
Я, Левка и Олег пробираемся по двору, стараясь остаться незамеченными. Наш внешний вид странен: три оборванца, так скажем. Толстяк Олег в крошечной ушанке на огромной шевелюре, я, тощий, в «исторической» кепке, и щуплый, маленький Левка в летнем коротеньком пальто, без шапки, но в галошах. Любого такой вид мог навести на подозрения, что мы что-то затеяли, и тогда не отвяжешься от праздного любопытства. Мы прошли воротца около нашей амбулатории и вступили на дощатую площадку, откуда шла вниз короткая деревянная лестница в сад, посреди которого стояла церковь Малюты Скуратова.
Разговор с научным сотрудником отдела музееведения Александром Ивановичем Фроловым, февраль 1987 г.
— До 1917 года в путеводителях по Москве боярский дом обозначался именно как дом Малюты Скуратова с домовой церковью, — начал рассказывать Александр Иванович. — И даже в двадцатые годы сюда приезжал Луначарский смотреть дом Скуратова, где Малюта бесчествовал свои жертвы, лютовал вместе с царским шутом и палачом Васюткой Грязным. Когда же по другую сторону Москвы-реки строили станцию метро «Дворец Советов» (теперь — «Кропоткинская»), то нашли могильную плиту Малюты и решили, что Малюта, очевидно, жил здесь. Поблизости тоже была небольшая церковь Похвалы Богородицы.