Маленькая для Шопена

Соболева Ульяна

У меня адреналин вспенился внутри, и я ощутила, как он кипит и бурлит в венах. Вот теперь я точно здесь останусь. Назло этим двум тварям. Пусть попробуют от меня избавиться. Раз я их так раздражаю, то я просто обязана раздражать еще больше и ежесекундно.

Он не просто швырнул меня в воду и заставил учиться плавать, он меня окунул под воду и держал там за затылок, не давая выплыть. Но Захар меня знал

лучше, чем я сама, и научилась плавать буквально за пару дней. Правда, едва не захлебнувшись несколько раз и не потеряв желание выплывать наружу. Это был не серпентарий и даже не террариум, а гораздо хуже.

Я попала туда, где меня изначально ненавидели, и я отвечала им полной взаимностью. Первые дни вообще походили на ад. Я не знала, куда мне ткнуться, куда пойти и где, и что спрашивать.

Ничья его девочка. У. Соболева

Смириться? Черта с два. Я не собиралась превращаться в его собачку, в его домашнего зверька. Мне казалось, что я еще что-то контролирую и могу что-то решать.

За мной следили более тщательно, постоянно под присмотром какого-то мерзкого головореза. Или головорезов. Просто они все на одно лицо. Огромные шкафы, лысые в черных костюмах. Не поймешь, где кто. Без возраста, без лица, без имени.

Шопен приходил только на уроки музыки. По долгу стоял в дверях, слушал. Иногда с закрытыми глазами. И в этот момент только за то, что ему все это нравится мне хотелось сфальшивить, мне хотелось как-то изувечить музыку, которая так удовлетворяла его. Но внутренний перфекционизм мешал мне. Мое постоянное стремление быть лучшей, сделать все на отлично играло со мной злую шутку. Я не могла допустить ошибку, не могла быть плохой ученицей, потому что это унижало меня в собственных глазах. Одно дело стоять на коленях перед Чудовищем, а другое пасть перед самой собой. Оттуда уже не подняться.

Поэтому играла я на все сто. Учитель был доволен как слон, видимо загребал бабки за прекрасное преподавание. Мне было все равно. Однажды, когда учитель ушел Шопен подошел ко мне сзади.

– Сыграй еще раз.

– Зачем?

– Ты сфальшивила в последнем аккорде.

– Этого не может быть!

– Сфальшивила! Играй!

Ни хрена я не фальшивила, он врет. Я сыграла безупречно, но если он хочет в этом убедиться я сыграю еще раз. Приподняла руки над клавишами… а потом вдруг передумала и повернулась к нему.

– Скажи…Шопен, что тебе на самом деле от меня нужно?

С тех пор как я пообщалась с Фредериком и около недели не могла сесть на задницу я немного поумнела, остепенилась и всячески пыталась показать, что я паинька. Но внутренний бунт никуда не девался и мне постоянно хотелось что-то натворить, как-то отомстить и вывести своего тюремщика из равновесия.

– А что мне может быть нужно от тебя? Что ты из себя представляешь,

Лиза?

Вопрос обидный и ответа на него нет. Потому что у меня ничего нет и я пока из себя ничего не представляю.

– Вот это я и хочу понять.

– Не поймешь.

– Я не тупая!

– Никто не сказал, что ты тупая. Просто не поймешь. Даже не в силу возраста, а просто потому, что тебе не дано.

И это тоже обидно, аж скулы свело. Захотелось ответить.

– Значит ты все же маньяк!

– Если тебе так нравится – пусть я буду маньяком.

– Я не знаю твоего имени.

– Меня устраивает то, что ты знаешь.

– Я не буду играть. Мой урок окончен!

– Будешь!

– Чего это?

– Потому что я разрешу тебе погулять и поиграть с собаками.

Сердце радостно подпрыгнуло, и я буквально засветилась в надежде. Потому что несколько месяцев сидения взаперти в этой комнате сводили с ума, я ощущала себя в клетке, ощущала так будто меня лишили воздуха…А еще собаки. Они мне нравились, и Шопен это понял. Проклятый манипулятор. Именно этим и пугал, он мог прочесть человека без усилий. Этот пронзительный взгляд его светлых голубых глаз казалось прожигал насквозь как рентгеновский луч.

– Правда?

– Правда! Запомни, маленькая, я никогда не лгу. Мое слово – закон.

И это внушало невольное уважение, потому что я знала – он и правда не врет. Ощущала интуитивно, что человеку с его властью и возможностями предоставлена такая роскошь – не лгать. Ведь ему не нужно выживать, выкручиваться. Я сыграла. На отлично. Без единой ошибки и точно знала, что ему понравилось.

– Я возьму для тебя другого учителя. Потому что этот слишком мало дает, а ты идешь вперед семимильными шагами.

Но гулять меня никто в тот день не выпустил и к собакам не допустил. Я обожглась и ошиблась, потому что Шопен соврал.

– Ты же сказал, что не лжешь!

– Я не лгу. Разве я уточнил когда?

– Ты сказал…сказал!

– Прогулки надо заслужить!

– Я заслужила! Я дела все что ты скажешь!

– Ни хрена! Ты делаешь вид, что делаешь!

Это была адская тихая ненависть и желание убить. Впервые в жизни мне хотелось кого-то убить. И это был Шопен. Мне даже снилось по ночам как я его убиваю. Это стало навязчивой идеей.

И мой воспаленный, доведенный до отчаяния мозг придумал как это сделать. Шопен все превращал в ритуал. Завтраки, обеды, ужины. Неизменно в столовой, за сервированным столом. Музыка, изысканные приборы и…всегда свежие фрукты, а на тарелке с фруктами обычно лежал нож. Небольшой, но довольно острый. Вот его я и припрятала.

Завтракали мы всегда вдвоем, потому что Шопен жил один. По крайней мере я никого больше с ним не видела. Меня сажали за стол, и я должна была исполнить ритуал: положить на колени салфетку, взять правильно нож и вилку, не тянуть с чашки со звуком, не чавкать и мои волосы неизменно должны быть собраны и не висеть в тарелку.