Маленькая хозяйка Большого дома
Шрифт:
– Я – Дик Форрест, сын «Счастливчика» Ричарда, сына Джонатана Пуританина, сына Джона, моряка-скитальца, каким был и его отец Альберт, сын Мортимера, пирата и кандальника, умершего без отпущения грехов.
Я последний из рода Форрестов и первый из носящих земляные орехи. Немврод и Сэндау предо мной ничто. Я ношу земляные орехи на конце ножа, серебряного ножа. В земляных орехах сидит сам дьявол. Я ношу орехи легко и грациозно. Я ношу их очень много. Еще не вырос тот орех, который бы победил меня.
Орехи катятся. Орехи катятся. Но я, как Атлас, поддерживающий
Аарон – философ, где ему носить орехи! Эрнестина – блондинка. Блондинки не могут носить земляные орехи. Ивэн – спортсмен. Он их роняет. Паола – мой партнер, она их не может удержать. Только я, я один, милостью божьей и силой собственной мудрости, могу носить земляные орехи.
Если кому надоела моя песнь, бросьте в меня тяжелым предметом. Я горд. Я неутомим. Я могу петь до скончания века. И я буду петь до скончания века.
Здесь начинается вторая песнь: если я умру, похороните меня в куче земляных орехов. Но пока я жив…
На Дика, как и следовало ожидать, обрушилась груда диванных подушек и прервала его песнь, но не укротила его буйной веселости; минуту спустя он уже шептался в углу с Лотти Мэзон и Паолой, затевая с ними тайный заговор против Терренса.
Так, среди танцев, смеха и шуток, проходил этот вечер. В полночь подали ужин, и уикенбергские гости начали прощаться только около двух часов утра. Пока они собирались, Паола предложила совершить на следующий день поездку к реке Сакраменто, чтобы осмотреть посадки риса на опытном поле Дика.
– Я имел в виду другое, – сказал Дик. – Ты знаешь горные пастбища над Сайкамор-Крик? За последние десять дней там зарезаны три ярки.
– Пумы? – воскликнула Паола.
– Их по меньшей мере две… Наверное, забрели с севера, – обратился он к Грэхему. – С ними это иногда бывает. Мы трех убили лет пять тому назад. Мосс и Хартли будут ждать нас там с собаками. Они выследили двух. Что вы скажете, если отправиться туда всем вместе? Выедем сейчас же после завтрака.
– Можно мне взять Молли? – спросила Льют.
– А ты возьмешь Альтадену, – сказала Паола Эрнестине.
Лошади были быстро распределены. Фрейлиг и Мартинес также согласились принять участие в охоте, заявив, впрочем, что ездят верхом они очень плохо и еще хуже стреляют.
Все вышли проводить уинкенбержцев и, когда машины укатили, постояли немного на дворе, сговариваясь относительно завтрашней охоты.
– Ну, спокойной ночи, – сказал Дик, когда все вошли в дом. – Прежде чем ложиться, я пойду еще взгляну на старуху Бесси. Хеннесси сидит при ней. Помните же, девочки, являться к завтраку в амазонках и ни в коем случае не опаздывать.
Престарелая мать Принцессы была очень плоха, но в другое время Дик, конечно, не пошел бы навещать ее в столь поздний час, – ему хотелось побыть одному, и он боялся остаться с глазу на глаз с Паолой после того, чему он так недавно был свидетелем.
Легкие шаги по гравию
– Бедная старушка Бесси, – сказала она. – Мне тоже хотелось бы проведать ее.
Дик, продолжая взятую на себя роль, начал припоминать всякие смешные случаи, происходившие в тот вечер, смеялся, шутил и казался очень веселым.
– Дик, – сказала Эрнестина, когда он наконец замолчал. – У вас какое-то горе. – Она почувствовала, что он вдруг замкнулся, и торопливо продолжала: – Я очень хочу вам помочь! Вы же знаете, что можете на меня положиться. Скажите мне.
– Да, я скажу, – отвечал он. – Но скажу только одно. – Она благодарно сжала его локоть. – Завтра вы получите телеграмму, срочную; ничего слишком серьезного. Но ты и Льют соберетесь и укатите как можно скорее.
– И все? – спросила она разочарованно.
– Вы мне сделаете этим большое одолжение.
– Вы даже поговорить со мной не хотите? – возмутилась она, огорченная его отказом.
– Телеграмма придет в такое время, что застанет вас еще в постели. А теперь нечего тебе ходить к Бесси. Беги домой. Спокойной ночи.
Он поцеловал ее, ласково толкнул в сторону дома и пошел своей дорогой.
Глава тридцатая
Возвращаясь от больной кобылы, Дик остановился и прислушался: в конюшне для жеребцов беспокойно переступали с ноги на ногу Горец и другие лошади. Среди тишины откуда-то с гор, где пасся скот, донеслось одинокое позванивание колокольчика. Легкий ветерок внезапно дохнул Дику в лицо струей благовонного тепла. Ночь была напоена легким душистым запахом зреющих хлебов и сена. Жеребцы опять затопали, и Дик, глубоко вздохнув, почувствовал, что никогда, кажется, еще так не любил всего этого; он поднял глаза и обвел взором весь звездный горизонт, местами заслоненный горными вершинами.
– Нет, Катон, – произнес он вслух. – С тобой нельзя согласиться. Человек не уходит из жизни, как из харчевни. Он уходит из нее, как из своего дома – единственного, который ему принадлежит. Он уходит… в никуда. Спокойной ночи! Перед ним бесшумно встает Безносая – и все.
Он хотел идти дальше, но снова топотание жеребцов задержало его, а в горах опять зазвенел колокольчик. Расширив ноздри, Дик глубоко вдохнул душистый воздух и почувствовал, что любит и этот воздух, и усадьбу, и пашни, ибо все это создание его рук.
– «Я смотрел в глубину времен и там себя не находил, – процитировал он и затем, улыбнувшись, добавил: – Она мне подарила девять сыновей, а остальные девять были дочери».
Подойдя к дому, он постоял с минуту, любуясь его широкими, смелыми очертаниями. Войдя, Дик тоже не сразу отправился на свою половину, – вместо этого он пошел бродить по пустым тихим комнатам, дворам и длинным, чуть освещенным галереям. Дик чувствовал себя, как человек, отправляющийся в дальнее путешествие. Он зажег свет в волшебном дворике Паолы, уселся в римское мраморное кресло и, обдумывая свои планы, выкурил сигарету.