Маленькая хозяйка Большого дома

Лондон Джек

В то время, как Робинсон осматривал Паолу, оба отошли в сторону. Когда врач с решительным видом поднялся, Дик вопросительно взглянул на него. Робинсон покачал головой.

– Ничего не поделаешь, – сказал он. – Это вопрос нескольких часов, может быть, даже минут… – Он помолчал, вглядываясь в лицо Дика, затем добавил: – Можно облегчить конец, если вы согласны. А то очнется и еще некоторое время будет мучиться…

Дик прошел взад и вперед по комнате, а когда заговорил, то обратился к Грэхему:

–

Почему бы не дать ей пожить хотя бы самый короткий срок? Боль – это ведь не существенно. Успокоение наступит скоро и неизбежно. И я желал бы этого, да и вы, наверное, тоже. Она так любила жизнь, каждый ее миг… Зачем нам лишать ее тех немногих минут, которые ей остались?

Грэхем кивнул, соглашаясь, и Дик повернулся к врачу:

– Вы можете дать ей возбуждающее и привести в сознание? Ну так сделайте это. А если она будет очень страдать, вы поможете ей успокоиться.

Когда Паола открыла трепетные веки, Дик кивнул Грэхему, чтобы тот стал рядом с ним. Сначала на лице ее была только растерянность, затем взгляд остановился сначала на Дике, потом на Грэхеме, и жалкая улыбка тронула губы.

– Я… я думала, что уже умерла, – сказала она.

Но тут ею овладела другая мысль, и Дик угадал эту мысль, когда ее глаза испытующе устремились на него: Паола как бы спрашивала, догадывается ли он, что это не просто «несчастный случай»? Но он ничем себя не выдал. Она хотела его обмануть, – пусть умрет, думая, что он ей поверил.

– Как… как… это я… ухитрилась… – сказала она. Паола говорила вполголоса, медленно, видимо, собираясь с силами после каждого слова. – Я всегда была так осторожна… и совершенно уверена, что… со мной никогда… ничего… не случится. А вот что натворила!

– Да, да, прямо стыдно, – сочувственно поддержал ее Дик. – А что там было? Заело спуск?

Она кивнула и опять улыбнулась жалкой улыбкой, которой тщетно старалась придать себе бодрость.

– О Дик, пойди позови соседей, пусть посмотрят, что натворила маленькая Паола!.. А это серьезно? – продолжала она. – Будь честен, Багряное Облако, скажи правду… ты же знаешь меня, – добавила она нетерпеливо, так как Дик ничего не ответил.

Он опустил голову.

– А долго это будет тянуться?

– Нет, недолго, – наконец проговорил он. – Это может случиться… в любую минуту.

– То есть?.. – Она вопросительно посмотрела на врача, затем на Дика. Дик кивнул.

– Я ничего другого от тебя и не ожидала, Багряное Облако, – прошептала она благодарно. – А доктор Робинсон согласен?

Доктор подошел ближе, чтобы она видела его, и наклонил голову.

– Спасибо, доктор. И помните, я сама скажу когда.

– Тебе очень больно? – спросил Дик.

Глаза Паолы расширились, она хотела храбро пересилить себя, но в них появилось выражение страха, когда она ответила задрожавшими губами:

– Не очень, а все-таки – ужасно, ужасно! Я не хочу долго мучиться. Я скажу когда.

Опять на ее

губах появилась слабая улыбка.

– Странная вещь жизнь, очень странная, правда? И, знаете, мне бы хотелось уйти под звуки песен о любви. Сначала вы, Ивэн, спойте «Тропою цыган»! Подумайте! Часу не прошло, как мы с вами ее пели! Помните? Пожалуйста, Ивэн, прошу вас!

Грэхем посмотрел на Дика, спрашивая взглядом разрешения, и Дик молчаливо дал его…

– И спойте ее смело, радостно, с упоением, как спел бы настоящий влюбленный цыган, – настаивала она. – Отойдите вон туда, я хочу вас видеть…

И Грэхем пропел всю песню, закончив словами:

А сердцу мужчины – женское сердце…Пусть в шатрах моих свет погас, –Но у края земли занимается утро,И весь мир – ожидает нас.

В дверях, ожидая приказаний, неподвижный, как статуя, замер О-Дай. Ой-Ли, пораженная скорбью, стояла у изголовья своей хозяйки; она уже не ломала рук, но так стиснула их, что концы пальцев и ногти побелели. Позади, у туалетного столика Паолы, доктор Робинсон бесшумно распускал в стакане таблетки наркотика и набирал шприцем раствор.

Когда Грэхем умолк, Паола взглядом поблагодарила его, закрыла глаза и полежала некоторое время не двигаясь.

– А теперь, Багряное Облако, – сказала она, снова открывая глаза, – твоя очередь спеть мне про Ай-Кута, и женщину-росинку, и женщину-хмель. Стань там, где стоял Ивэн, я хочу тебя видеть.

– «Я – Ай-Кут, первый человек из племени нишинамов. Ай-Кут – сокращенное Адам. Отцом мне был койот, матерью – луна. А это Йо-то-то-ви, моя жена, Йо-то-то-ви: это сокращенное Ева. Она первая женщина из племени нишинамов.

Я – Ай-Кут. Это моя жена, моя росинка, моя медвяная роса. Ее мать – заря Невады, а отец – горячий летний восточный ветер с гор. Они любили друг друга и пили всю сладость земли и воздуха, пока из мглы, в которой они любили, на листья вечнозеленого кустарника и мансаниты не упали капли медвяной росы.

Я – Ай-Кут. Йо-то-то-ви – моя жена, моя перепелка, мой хмель, моя лань, пьяная теплым дождем и соками плодоносной земли. Она родилась из нежного света звезд и первых проблесков зари в первое утро мира, – и она моя жена, одна-единственная для меня женщина на свете».

Паола опять закрыла глаза и лежала молча. Она попыталась сделать более глубокий вздох и слегка закашлялась.

– Старайся не кашлять, – сказал Дик.

В горле у нее першило, и она сдвинула брови, силясь удержать приступ кашля, который мог ускорить конец.

– Ой-Ли, подойди сюда и стань так, чтобы я могла тебя видеть, – сказала она, открыв глаза.

Китаянка повиновалась. Она двигалась, точно слепая. Доктор Робинсон положил ей руку на плечо и поставил так, как хотела Паола.