Маленькая хозяйка большой кухни-2

Лакомка Ната

Герцог де Морвиль уехал в этот же день.

Внешне в доме ничего не изменилось, но отсутствие хозяина я ощущала так же остро, как если бы у меня отрезали половину сердца или оторвали половину души.

Потекли осенние дни – такие короткие, и осенние вечера – такие длинные. А были ещё и осенние ночи – тёмные, с завыванием ветра и унылым шелестом дождя по крыше.

Леди д`Абето оказалась верна своему слову и, переселившись обратно в Эпплби, всячески демонстрировала свою неприязнь ко мне. Нет, она не придиралась, не ругала

меня, и даже хвалила завтраки, обеды и ужины, что делались под моим присмотром. Но хвалила сдержанно, даже с презрением, смотрела мимо меня, и почти не расставалась со своей горничной. Труди сияла, будто медный котелок, который надраили песком. Зато это избавляло меня от необходимости завтракать за господским столом. Теперь я завтракала вместе со слугами, и то, что никто не спросил, почему я ем в кухне, а не в столовой, уже показывало, что отношение хозяйки ко мне резко переменилось.

Со своей стороны, я ничем не выказывала ей неприязни и не показывала обиды. Я просто делала своё дело – следила за её режимом, делала подсчёты при заказе продуктов, советовалась с экономкой о будущем меню, и… ждала, когда вернётся Ричард.

Кроме этого, каждое утро, ещё до рассвета, я забирала корзинку с продуктами и бежала в охотничий домик, чтобы принести дядюшке еду и поболтать с полчаса.

Дольше я отсутствовать боялась, чтобы не заметили слуги и не доложили хозяйке. На мой счастье, снег пока не выпал, и нельзя было заметить моих следов на жухлой опавшей листве.

Несколько раз я готовила «правильную» форель, чтобы побаловать дядю. Для этого полагалось выдержать филе рыбы в крепко подсоленной воде, куда также добавлялись немного тростникового сахара, лавровый лист и горошины перца, а потом следовало быстро поджарить рыбу в моём особом сливочном масле, поджарить только с одной стороны, а потом накрыть глиняной чашкой и дать настояться, чтобы соки равномерно распределились по куску. Обычно я вымачивала рыбу, потом заворачивала в навощённый пергамент, а жарила уже в охотничьем домике, на переносной жаровне.

С каждым днём становилось всё холоднее, и я ждала возвращения герцога де Морвиля ещё и для того, чтобы решить – где дядя будет жить зимой. Топить печь слишком опасно – дым могут заметить, а без печи можно замёрзнуть насмерть. Особенно если ударят крепкие морозы.

Но пока мы с дядей не говорили об этом. Он рассказывал мне о своих новых медицинских открытиях, спрашивал, как прошёл мой день накануне. Иногда мы вспоминали нашу прежнюю жизнь, иногда строили планы на будущее. Но о каком будущем могла идти речь, если мы не знали, что нас ожидает завтра?

Спустя полторы недели после отъезда герцога я в очередной раз прибежала рано утром в охотничий домик, открыла замок, расцеловала дядю и уселась на полу, жарить рыбу. Дядя придвинул кресло поближе к жаровне и уже насыщался ароматом масла, рыбного жира и пряностей, а я посмеивалась над его нетерпением и раздувала

угли в жаровне, чтобы жар был посильнее.

– Почему ты не сказала, что Лавиния и Бартоломью прогнали тебя? – спросил вдруг дядя, и я, собиравшаяся переложить рыбу на тарелку, замерла с вилкой наперевес.

– Откуда ты знаешь? – произнесла я с запинкой. – Кто тебе сказал? Де Морвиль?

– Никто не говорил, - покачал головой дядя. – Нетрудно догадаться. За всё это время ты ни разу не упомянула их. И про Винни не сказала ни слова.

Некоторое время я с преувеличенным старанием перекладывала рыбу на блюдо и закрывала сверху чашкой, чтобы дать настояться, а потом сказала:

– Да, всё именно так. И Винни тоже.

– Не злись на них, - сказал дядя и погладил меня по голове. – Они просто испугались.

Я не стала разубеждать его, не стала оправдывать поступки наших родственников и моей подруги, потому что сейчас всё это не имело значения. Это была прошлая жизнь, которая вряд ли когда-то вернётся. И переживать по поводу предательства родных и близких – это проявить неблагодарность к небесам, которые позволили мне и моему любимому дяде спастись, выжить и найти дом и нового друга. И не только друга… по крайней мере, для меня.

Но слёзы всё равно подступили к горлу, и я уткнулась дяде в колени.

– Всё хорошо, не плачь, - произнёс дядя, продолжая гладить меня по голове. – Всё самое страшное уже прошло. И это тоже пройдёт. Скоро мы с тобой уедем далеко отсюда, и будем жить в своё удовольствие. Только ты и я…

– Ах, какая идиллия! – раздался вдруг насмешливый женский голос. – Вот я и разоблачила вас, подлая женщина!

Мы с дядей одновременно вздрогнули и оглянулись.

На пороге стояла леди д`Абето с охотничьим ружьём наперевес. Она держала его очень легко, ловко уперев в плечо, и целилась прямо в нас.

– Вы одурачили Дика, негодная, - произнесла леди с холодным бешенством. – Вы влюбили его в себя и даже не смогли хранить ему верность. Я прекрасно стреляю, к вашему сведению. Так что попаду и в вас, пигалица, и в вашего любовника, - и она одним движением большого пальца взвела курок.

– Вы всё не так поняли… - пролепетала я, глядя в чёрное дуло, и сразу поняла, что эта фраза никуда не годится.

– Да что вы? – леди д`Абето насмешливо приподняла брови, полностью подтвердив мои опасения.

– Миледи… - дядя попытался подняться из кресла, но тётушка герцога шикнула.

– Только двиньтесь, мерзавец, - сказала она, целясь в меня, - и я снесу вам голову точно так же, как вашей любовнице. А вы, Фанни, можете помолиться. Если вспомните хоть одну молитву.

– Миледи! – воскликнул дядя, но я уже пришла в себя и остановила его, похлопав по колену.

От этого жеста леди д`Абето поморщилась, и похоже, она уже посчитала что предсмертная молитва будет для меня излишней роскошью.