Маленькие фанатики Луны

Тумаркина Мила

Ухов внимательно склонился над бумагами, и похолодел. Просмотрев каждую, он вдруг спросил:

– А кто вас послал именно ко мне?

– Наш общий знакомый – Юрий Николаевич, – и назвала фамилию замминистра насмешливо, и даже чуть с ехидцей в голосе и глазах.

– Значит, Прохоров! – вдруг подыграл ей Ухов. – Никого-то он у нас не боится, даже Бога, хрен старый… Он ерничал, стараясь скрыть растерянность. Юрий Прохоров, его старший товарищ по мединституту, теперь занимал довольно высокий пост в областном управлении

здравоохранения, и по слухам, его забирали на повышение в столицу, а на его место прочили Ухова.

Юрка, капитан баскетбольной сборной института, умница и свой парень, не мог не знать, что с таким диагнозом редко выносят детей до срока и редко выживают в обычных родах, не то что в преждевременных. Ухова затрясло. «Значит, дамочка-то ой, не проста, и меня подставить с этим как два пальца об асфальт, а главное – девчонку не спасем», – все эти мысли проносились в его голове, вызывая жуткую злость, почти ярость.

– Вот что я вам скажу, уважаемая… – он чуть замялся, сдерживая гнев, подступающий с новой силой.

– Ольга Сергеевна,– подсказала дама.

– Вот – вот…

Его колотило. Ухов пытался сказать ей что-то помягче и сдерживал себя изо всех сил.

– Ольга Сергеевна! – набрался решительности Ухов и, уже не выдержав, зло закричал: – Я не буду делать то, о чем вы меня просите. Это преступление. Могу сказать лишь одно: если я сделаю это – я не врач.

Дама судорожно сжала ручку сумочки, но сказала совершенно спокойно:

– Вы это сделаете, именно вы! С вашим опытом и профессионализмом… Иначе вам придется очень пожалеть, понимаете, Ухов, вас просто больше не будет, как врача не будет!

Она, улыбнувшись, встала.

– Завтра я ее приведу. Я умею быть благодарной, слышите, Ухов?

Она пошла к двери.

– А вы эмоциональны, не ожидала, – с неуместным кокетством произнесла Ольга Сергеевна.

Ухов не прореагировал. Злость прошла, а ее место заняла страшная усталость.

– У вашей дочери больше не будет детей. Никогда… Если вообще все получится, – очень тихо проговорил он.

– Ну, это еще бабушка надвое сказала! – Ольга Сергеевна повернула ручку двери. – Ей семнадцать, всего семнадцать, у нее вся жизнь впереди, все успеет. Да и доброе имя, сами понимаете.

Она вышла. Дверь громко хлопнула. И этот звук отозвался болью. Ухов сидел, не двигаясь.

Утром, после привычной планерки, он делал обход нарочито медленно. Давно увидел, что Ольга Сергеевна сидит у кабинета, а рядом с ней…

– Это не девочка, мармелад! Ух, ты, какая! – восторженно зашептал Жорик, и его глаза заблестели от удовольствия. Но Ухов так полоснул его взглядом, что тот осекся и быстро выскользнул из ординаторской. Ухов не понимал, что с ним творится.

Когда Вера Тихоновна пригласила их в кабинет, он уже был совершенно спокоен. Сдержанно и сухо, даже слишком сухо расспрашивал девушку, еще раз внимательно

прочитал документы. Выписал направление на госпитализацию, и когда ее увели переодеваться в приемный покой, твердо попросил Ольгу Сергеевну написать расписку, что она не будет иметь претензий к отделению патологий и лично к хирургу Ухову за последствия операции. И когда она писала расписку, Ухов едва подавил желание прибить ее тут же, на месте. Правда, руки у нее дрожали, и лицо покрылось красными пятнами. Ухов не понимал себя, но волнение и растерянность Ольги Сергеевны вызывали в нем удовлетворение и даже злорадство, совсем ему несвойственное. Но когда девушка, почти ребенок, уже переодетая в нелепый, большой халат для отправки в палату, вошла к нему в кабинет, Ухов с хирургической точностью понял, что пропал. Окончательно и бесповоротно. Ему захотелось спрятаться от всего, зарывшись в ее теплые медовые волосы и замереть так навек, и спасти ее и себя. Но на спине в самом центре халата, как мишень, красовался огромный штамп отделения патологии. И это отрезвило Ухова.

В палате, куда привели Вику, было тихо. Две женщины, лежавшие на кроватях, даже не повернулись к вошедшим.

– Послеоперационные, тяжело им еще, – сказала медсестричка. – Вам повезло, самая спокойная палата. Она быстро и ловко заправила койку и, ободряюще улыбнувшись, вышла. Вика села на краешек кровати и огляделась. Одна из женщин была закрыта с головой, видимо, спала. Около другой стояла капельница, опутанная трубками. Рука женщины, к которой тянулись трубки, была неестественно серого цвета. Вике стало страшно и захотелось домой. Она открыла пакет, достала косметичку. Из зеркала на нее смотрела какая-то чужая, взрослая женщина. Вика не узнавала в ней себя. Лицо побледнело, стало резко очерченным, куда-то пропали щеки, а губы приобрели яркую окраску. И запавшие глаза светились, будто в них зажглись маленькие лампочки. Но больше всего ее пугали внутренние изменения. Она, почти физически ощущала, как каждую минуту в ее организме строится что-то новое, какой-то свой мир, полностью подчиняющий ее еще не родившемуся маленькому человечку. Она его уже любила. И подолгу думала, что же плохого в том, что у нее будет ребенок? Почему маме это причиняет страдание? Вика очень жалела маленького, но еще больше было жалко маму. Она вспомнила, как мама сама знакомила ее с Вадимом – сыном очень известного человека, заискивала, неестественно улыбалась, настаивала, чтобы Вика общалась с этой семьей почаще, поплотнее, узнала их сына поближе, пригодится для жизни, говорила она. И без труда, с какой-то незнакомой, фальшивой улыбкой, отпускала ее к нему на дачу погостить, без вопросов, по первому требованию – и вот, теперь сердится… Плачет. Вика думала, что согласна избавиться даже от мыслей о ребенке, лишь бы не повторились материнские истерики и сердечные приступы.

Конец ознакомительного фрагмента.