Маленькие истории большой войны
Шрифт:
— Боеприпасы с собой?
— Не выдавали — значит, нет.
— Могли и сами прихватить. Проверял? — Глаза его сузились и скользнули по лицам бойцов. — У командиров личное оружие заряжено?
Я опять почувствовал, что краснею. Пистолетов нам еще не выдали. Только у командира полка был «ТТ», да у начфина старый наган.
— Нету, нету! — вдруг крикнул зло лейтенант Аксютич. — Хочешь — проверь, — и расстегнул пустую кобуру.
Майор не обратил внимание на вызывающее лейтенантское «ты», а подошел ко мне вплотную. За ним шагнули автоматчики. Теперь мы стояли лицом к лицу, я отчетливо
— Ты вот что… Уходи, уходи отсюда, лейтенант. Понял? Сейчас же уводи всех.
Меня словно бы сковала эта неожиданная речь, особо доверительный тон ее. Я медлил.
— Ну! Иди, лейтенант, иди, иди-и-и…
Уразумел ли я до конца значение его слов? Вряд ли. Скорее ощутил их силу и необходимость. Кажется, кивнул головой. Из памяти выскочили все команды. Пока собирался с мыслями, зазвенел голос старшины:
— Рота! Разобрать оружие. В колонну — становись!
Топот ног. Тихие голоса. И еще раз в затылок мне майор бросил:
— Быстрей уходи, лейтенант. Уходи-и…
Какими же родными показались мне казарма, клетушка ротной канцелярии! Присев на патронный ящик, задумался. Что же, собственно, произошло? Меня обидели, оскорбили перед подчиненными, и я не смог достойно ответить. А с этими людьми мне надо воевать… Но он ведь был не только груб, но и заботлив. Разве не он же желал добра: «Иди, лейтенант, иди!» Вот и пойми…
Я не успел додумать, как в мою клетушку вошли старшина и Аксютич. Старшина сказал, непривычно торжественно именуя по должности:
— Товарищ командир роты, вы сходите к начштаба, доложите.
— Борис Петрович, — поддержал его Аксютич. — Вам непременно надо объясниться. Так будет лучше.
Они тоже учили меня и желали добра. Конечно, надо идти докладывать.
Начальник штаба взглянул на часы и поморщился:
— Что-то вы быстро отстрелялись, Романовский. Переутомились, видать?
— Нет, так уж получилось…
— Как это «получилось»? Нуте-ка, докладайте.
Тщательно подбирая слова, стараясь не вдаваться в подробности, я рассказал, как было дело. И хотя даже не намекнул на грубость незнакомого командира, начштаба почувствовал мою обиду:
— Он что… грубо говорил?
— Д-да.
Капитан подумал минуту-другую, повернулся к сейфу и достал топокарту:
— Нуте-ка покажите, где это случилось.
Дрожащим пальцем повел я по извилинам шоссе, лесной дороги и остановился на развилке. И ужаснулся: перепутал. Аксютич был прав. Как-то похолодело в животе.
— В-вот сюда, и дальше… Здесь эт-та поляна.
— Та-ак. В трех соснах заблудились. Там только вас и ждали! — лицо начштаба пошло белыми пятнами. — Черти вас туда понесли. Так, так… Значит, говорите, что из лесу вышел майор. Уверены, именно майор?
— Так точно, по две шпалы в петлицах.
— Н-да. У некоторых старших лейтенантов тоже бывает по две шпалы.
Тут я ничего не понял: у кого и зачем бывают чужие знаки отличия. Может, то был самозванец?
— Вы выйдите и подождите в коридоре, — строго приказал капитан. — Скоро придет командир полка, разберется. Между прочим, у него тоже две шпалы. Но он-то точно майор. Ждите.
Ничего хорошего ожидание мне не сулило. Ясно, что
— Вы кого ждете? — спросил подошедший командир полка.
— Вас, товарищ майор.
— Заходите.
— Ну, вот и доложите лично комполка, что с вами произошло, — в голосе начштаба зазвенел металл, а белые пятна так и не исчезли с его лица.
Я повторил рассказ и показал на топокарте место, где проводил учения. Майор и капитан выразительно переглянулись. Я ждал немедленного возмездия. Но оба моих начальника долго молчали, причем в отличие от начштаба командир так и не изменился в лице, лишь медленно зашагал по комнате. Его взгляд мне перехватить не удалось, но заметил, что в уголках его губ вдруг вспыхнула усмешка. Точно такая была у него с неделю назад, когда я проводил перед ним ротный строй, конечно же, шаткий и валкий, а сам изо всех сил выпячивал грудь и печатал шаг. Как тут не улыбнешься!
— Этот майор спросил, из какой вы части?
— Да, но я назвал только полевую почту.
— Ну, удружил. Найти — раз плюнуть. А вашу фамилию?
— Нет.
— Так вот он и сказал: «Иди, лейтенант?»
— Точно так.
— Надо бы сообщить обо всем уполномоченному особого отдела, — продолжил начальник штаба.
— Нет, не надо. Как-нибудь обойдется, — ответил майор. — По-до-ждем. А вы что, — обратился он ко мне, — к наказанию готовитесь? Небось прикинули: дальше фронта не пошлют, меньше взвода не дадут? Так вот, могут вам дать куда как поменьше взвода, и послать значительно подальше. Ясно? Ах, да нет, наверное, не ясно, — и повернулся к капитану.
— Подождем, начальник штаба, по-до-ждем!
Ждать пришлось не так уж долго, недели три, и все это время нервы были у меня как натянутые струны: вот-вот что-то свалится. Но сыграли «отбой-поход», погрузились в эшелоны и, к величайшей моей радости, покатили н-а фронт. И все-таки еще некоторое время одолевало меня беспокойство, но в боях явились другие тревоги и опасности. До старого ли было? Полк редел. Командир полка и начальник штаба погибли вместе, от одной бомбы под Понырямя. Аксютича срезала пулеметная очередь под Севском. Конечно же, я узнал, какие именно старшие лейтенанты носят знаки отличия на два ранга выше, видимо, для пущего авторитета.
Возможные же последствия того шумного учения на подмосковной поляне я отчетливо представил себе лишь много лет спустя. Тогда, когда в газетах, журналах, на телевидении появились подробности о жизни и быте Сталина. Рассказали народу и о его так называемой Ближней даче, где провел он тяжкие дни после вторжения и бурного наступления немцев и потом еще жил подолгу, оберегаемый неусыпной охраной. Вот куда занесло меня, желторотого птенца-лейтенанта, только выпорхнувшего из училищного гнезда.
Как и многие фронтовики, я нередко испытывал запоздалый страх, который сковывал сердце, когда опасность уже миновала.