Маленькие повести о великих писателях
Шрифт:
Жирардэн и Маке были в кафе абсолютно одни.
— Как ваше здоровье? Спите хорошо? — спокойным и доброжелательным тоном начал Жирардэн.
Он появился в кафе первым, успел заказать себе большую чашку турецкого кофе. Сейчас с удовольствием прихлебывал из нее.
Огюст Маке сразу насторожился. Вообще, в последнее время он стал каким-то нервным, испуганным. Постоянно вздрагивал.
— Что вы имеете ввиду? — быстро спросил он.
— Ничего, — невозмутимо пожал плечами Жирардэн. — Поинтересовался
Огюст Маке решил пойти в наступление. Смелость, говорят, даже города берет. Не только парижские издательства.
Он придвинул стул, сел напротив Жирардэна и, кивнув на две объемистые рукописи, лежащие перед издателем, небрежно спросил:
— Итак! Когда вы начнете печатать мои романы? Когда я могу рассчитывать на их выход в свет? Есть какие-либо принципиальные замечания, уточнения?
Жирардэн отхлебнул из чашки изрядный, обжигающий глоток кофе, посмаковал его несколько секунд и удовлетворенно улыбнулся.
— Я вовсе не буду их печатать, — отозвался издатель. — Убежден, ни один из уважающих себя парижских издателей, находясь в трезвом уме, не станет их печатать.
Огюст Маке побледнел. Через мгновение покраснел. Он явно не ожидал такого поворота событий.
— Думаю, вы и сами отлично понимаете, почему никто не станет печатать оба этих романа, — спокойно закончил Жирардэн.
С этого мгновения он будто потерял всякий интерес к Маке. Даже смотрел мимо него. Куда-то вдаль, на тот берег реки.
Кстати, на том берегу группа рыбаков вытаскивала из двух лодок сети. Явно они только что вернулись с ночного лова. Через воды Сены даже в кафе долетали отдельные слова залихватской рыбачьей песни. С уловом все было в порядке.
Именно этот отсутствующий, наблюдающий с интересом за рыбаками на том берегу Сены, взгляд окончательно добил Огюста Маке. Он достал из кармана платок и начал вытирать обильно выступивший на лбу пот.
Жирардэн по-прежнему смотрел мимо него. Рассматривал рыбаков на противоположном берегу Сены.
— У вас две дочери? — неожиданно спросил он.
Огюст Маке, судорожно сглатывая, кивнул. Он уже не мог из себя выдавить ни слова, до того разволновался.
— Подумайте о детях, Маке! — вздохнув, сказал Жирардэн. — Что вы им оставите в наследство? Какие взгляды они будут ловить на себе, когда подрастут? О чем будут шептаться за их спинами? Что будут говорить открыто, прямо в глаза?
Жирардэн надолго замолчал. Огюст Маке смотрел на издателя испуганными глазами. Все сказанное Жирардэном, уже не раз приходило в голову и ему самому. Тревожило, не давало спокойно спать по ночам, мучило кошмарами.
— Подумайте о детях, Маке! — повторил Жирардэн. И наконец-то, посмотрев прямо в глаза Огюсту, тихо добавил. — Доброе имя, дорогой мой, тоже значительный капитал.
Это была последняя встреча
Далее случилось невероятное. Огюст Маке пропал. Вышел утром из дома и в воду канул. Причастные к литературному миру парижане не на шутку забеспокоились. Но выжидали. Неизвестно чего.
А когда из Парижа исчез Виктор Гюго, разразилась настоящая буря. Газеты пестрели заголовками. «Нация обезглавлена!», «Кому выгодна погибель французских писателей?».
Писали, будто в Сене завелся какой-то зверь доисторической породы, который по ночам вылезает из воды и пожирает исключительно писателей. Как он при этом отличает пишущих от простых смертных, не уточнялось.
Писали о какой-то банде головорезов из Южной Америки. Будто они, (тоже под покровом ночи!), охотятся на французских писателей, похищают их и увозят к себе в Амазонию, чтоб быстро и качественно улучшить породу образованных людей в своей дикой стране.
В городе началась паника. Наиболее отчаянные из поклонниц предлагали своим кумирам, (писателям, актерам, музыкантам), себя в постоянные провожатые. И даже в бесплатные охранницы.
Газетчики совсем обезумели. Требовали закрыть границы страны. В Париже провести поголовную перепись взрослого образованного населения. Чтоб доподлинно знать, кто из французских писателей, пока еще, цел и невредим.
Не обошлось без шутников. На стенах парижских зданий появились листовки со списками пропавших без вести. При ближайшем рассмотрении оказалось. Перечисленные скончались от холеры еще двадцать лет тому назад. Началась охота и на шутников.
В действительности, Виктор Гюго просто переселился в деревню. Совсем рядом с Парижем. Он и раньше часто уезжал, чтоб в тишине и покое спокойно поработать.
Что касается Огюста Маке. Дело обстояло еще проще. Его обуял страх. Самый обыкновенный, панический. После беседы с Жирардэном он до такой степени перепугался, что, даже не попрощавшись с женой, не поцеловав дочек, уехал к своей двоюродной тетке, проживавшей в одиночестве в глухой провинции, и забаррикадировался в ее сарае, вместе с овцами и курами. Прямо Сервантес на склоне лет!
Огюст Маке, как одинокий страус в пустыне, спрятал голову в песок, надеясь, все как-нибудь само собой образуется.
Между тем, женщины всего Парижа, (актрисы в особенности!), страдали неимоверно. И когда их страдания достигли своего апогея, бедные женщины парами и по одиночке попадали на колени и начали истово молиться.
Молилась пресвятой Деве Марии актриса Луиза Депрео.
Молилась, обливаясь слезами, актриса Мари Дорваль. Разумеется, не отставала от нее и Мелани Серре.