Маленькие путешествия
Шрифт:
И мужчины, оценив по достоинству все, сидят в своих твидовых пиджаках, в своем синтетическом мире, в своих железных автобусах, как в собственном фиаско, с красными ушами в апофеозе апоморфического своего мира, где у них так ничего и не получилось, все осталось без концов, дела – недоделанными, стрелки всяких ресурсов все время колеблются около нуля и единственное, что есть у них в их железных троллейбусах, усатых на голове и подкованных адским грохотом вагонах на спине, – это женская красота.
Феодосийский базар
Феодосийский
Даже в четыре утра уже некоторым лунатикам не спится и для них уже приготовлены бабушки с сигаретами и пивом.
Даже ночью многочисленные хозяева ночуют возле своего товара на рынке, жгут костры, спят на солдатских походных кроватях, сидят в окружающих кафе, танцуют и печалятся, напиваются и нет, грустят по дому и проявляют все высокие и низкие человеческие качества одновременно.
Сегодня днем видел высокого толстенького Хаджу Насреддина-Гомера, он ходил по рынку взад-вперед своего ларька и рассказывал, торгуя свой зефир и мармелад: «А на Кавказе я торговал, – горы, ущелья, на вершинах снег лежит. Базарчик прицепился как ласточкино гнездо к обочине трассы, которая муравьиной дорожкой ползет над пропастями. Крикнешь: «Покупайте зефирчиик! И эхо так: …чик-чик …чик-чик… чик-чик… чик-чик.…ЧИК-ЧИК!!!!!!!!!!!!!! ЭЭ-Х!
Покупайте мармелади-ик!
И снова ээх!!!
Вот красота была.
Я чуть было счастливым не стал.
Теперь жалею».
А вечерами, когда плотная тьма окутает город, на базаре под фонарями идет торговля тем, что пользуется спросом у гуляющего народца. И бабушки знают всю конъюнктуру рынка. Вот где нет проблемы возраста и проблемы отцов и детей, а все потому что – взаимное понимание.
А в междуящичном пространстве киосков прячутся настоящие бармалеи и пираты. Однажды, когда в городе погас свет, а я с товарищем и с велосипедом шел по галерее базара между бабушками с пивом, из тьмы, мрачнея под луной, во всем черном на нас насунулся короткий и широченный Тролль. Его материализовала и родила возле меня тьма, с золотыми цепями на черной бочке грудной клетки. Собачьи Цепи, с католическими непомерными крестами на животе, огромными звеньями блестели зловещим желтым светом, как зубы, вырванные у местного дракона. Рожденный ползать до пояса из тьмы имел голову как блин, всю в лунных кратерах, без шеи и волос, без носа и ушей, с голосом как у спившегося пивовара, и он мне сообщил: беззвучно-сорванно, на ультразвуке закипающего самовара:
– Хуа ахэ вылысыпедах! АТСЕДАВА!
– Иззвиинннитте?
– Экх Хэ кхм, Уха ха отсудава!!
– Но, эээ, я же, вроде, Вам не наступил нна ногу?
– Пшл! рры хм аты сычас всуобойму в хм выпушу эррУэррГэнч!
– ???
– Дхавай! Дхавхай! Иди, – вывел меня из паралича его невидимый спутник.
И мы пошли с моим товарищем, впечатленные виденным миражом, всей его случившейся острой театральной опасностью.
Шахерезада! Тысяча и одна ночь, восточный феодосийский базар!
Осень на новороссийском рейде
Пассажиры держатся за леера. Многоэтажные здания на крутых берегах, как крабы, сползают к морю. Восемь цементных заводов с высоты потухших труб заглядывают на свои отражения в воде. Вырвавшиеся из прошлой необходимости попали в нынешнюю.
Тяга плыть и тоска по берегам. Корабли у одних, берега у других. Значит, есть смысл плыть. Все выходит из границ и возвращается в границы.
Желтый осенний стих. Желтая история, потом оранжевая. Истории разные, но цвета – любимые. Горизонт полон прекрасных вещей, они прорисованы с точностью греческой лоции. Нет ничего более важного, чем что-либо еще.
Реновация в ритме ценностей XIX века
Мир уходящий. Мы ценим память предков, сохраняем старые фотографии, всматриваемся в лица людей смотрящих в нас из времен первой и черно-белой фотографии. Из любви
Художники городского пейзажа – всегда хранители небесной линии наших городов. Бесконечны ряды сохраненного в их работах архитектурного наследия. Так, как мы сегодня можем видеть архитектуру наших городов, завтра уже не будет. Города меняют свой облик, страдают и исторические застройки. Старинная архитектура с теплом и бесконечным разговором солнца и тени в окошках и колоннах, на крышах и площадях позволяет не торопиться, забывая время быстрых скоростей. Каждый человек всю жизнь ищет «эту свою линию горизонта», едет за ней в отпуск, на море, ищет линию гор, эта линия – неотъемлемая часть, отождествляемая с понятием отдыха, воспоминаний и откровений. Рассматривание классической архитектуры, панорам наших городов и милых сердцу мест относится к этому же порядку и разрядности. Улицы наших городов ритмически составляются из окошечек, чередований крыш, труб кварталов. Непрерывность эта длится и составляет музыку города. И иметь ее перед глазами – необходимая часть созерцательной жизни горожанина.
Каждый хранит в памяти свой город, как гарантию вещей, из которых построен его мир, гарантию узнаваемости, стабильности и защиты от вторжения. Это одна из многих обязательных причин, по которой люди сохраняют исторические застройки в своих городах. Улицы наших городов идут, они длятся в наших сердцах, они более всего подобны нотам, являют собой музыку, знакомую с детства. Мы протестуем против вставок в «партитуру» других «композиторов». Сохранение небесной линии, небесной и голубой так понятно всем людям земли, так понятно и так старомодно…
Мы с уважением рассматриваем всякую безделушку в антикварном магазине, прошедшую через годы и века, горнила войн и революций. Но жизнь движется соображениями целесообразности. Целесообразность или экономика командуют на капитанском мостике эволюции, а любовь к старине и отеческим гробам не представлена в штатном расписании корабля. Они лишь маленькое место в сердце каждого из нас – от капитана до трюмного матроса.
Движимые «экономикой» вещей мы ускоряемся. Скорость торговых операций в единицу времени диктует финансовый успех. Это ускорение, это экономическое ускорение, соревновательное проникает во все уголки человеческого мира. Все скобяные и москательные товары теперь не из черного металла, пеньки и лыка, а из синтетики, все, где можно было, заменено на легкие и дешевые сплавы, заменено все вокруг в нашем океане жизни на более и самое легкое, и потому удобное. А сроки службы всех предметов быта и труда сокращаются и стремятся к одноразовости, поэтому их чаще нужно выкидывать, чтобы покупать новые. Обстановка несколько напоминает советских гротескный рассказ 1966 года «Непрочный, непрочный, непрочный мир», где все вещи недорогие, но очень непрочные. А носить их и пользоваться ими закреплено законодательно, до такой степени, что пользование деревянной табуреткой – уже уголовщина…
Человек, сам придумав правила игры, уже не в силах их изменить: не может побить шестеркой туза…
Из общей тенденции развития вещей и взаимоотношений понятно, что реновация наших исторических центров неизбежно попадает в тенденцию «обновим быстро – заработаем много», и, как любое новое, это «быстро и много» придет к жителям исторических центров через разрушение и человеческую боль. Тем более в России, где традиционно вековечно не ценился простой человек. В ходе реновации центра Москвы люди отселены куда подальше. В ходе подобных историй в Петербурге накапливается «охотничий опыт» «на мирных травоядных» собственников жилья, теперь в историческом центре жить опасно, пока на очереди 242 дома Северной Коломны и Голландии. Сколько будет сломано здесь старины, как быстро погибнет «Вишневый сад»?! Как будет создаваться здесь «Золотая элитная миля» и что будет с отселенными людьми, – понятно по прошлому опыту Реновации, о котором принято не говорить и не анализировать в обществе, так быстро движущемся вверх. Туда, где прогресс, за который приходится расплачиваться все более непрочным миром.