Маленький ансамбль
Шрифт:
— Поставить ее в воду и не забывать... «Неужели помнит?» — подумала я.
— ...и не забывать о sac, хотя бы пока завянет ветка! И еще... — Он пытливо глядел на меня смеющимися глазами.
— И еще... — добавила я, — ...не забыть, что каждая ветка, опущенная в воду, теряет в своем весе ровно столько, сколько весит вытесненная ею вода!
И мы рассмеялись так громко, что на нас обернулись все пассажиры.
Был май, в автобусе пахло сиренью...
ЗАДУШЕВНАЯ ПОДРУГА ВЕРКА, Я И МОЯ ФАНТАЗИЯ
Я
Я любила книжки с потерянным концом. Мне всегда хотелось «невероятных» событий, наверное, поэтому я очень много врала, у меня даже был такой период, когда я врала без всякого смысла, просто чтоб было интереснее. Например, я стою в луже, мать, увидев это из окна кричит: «Выйди сейчас же из воды». — Я спокойно спрашиваю: «Из какой?» — «Из той, в которой ты стоишь!» Я удивленно поднимаю брови: «Я стою на сухом месте».
Мама выбегала во двор, делала рукой такой жест, который заставлял меня вылететь из этого «сухого» места. Но я на нее не обижалась.
На смену бессмысленному вранью пришло вранье осмысленное. Я поняла, что можно вырезать кукол из картона мамиными маникюрными ножницами, рядом положив наши детские, и, заслышав мамины шаги, немедленно брать большие. Мама говорила: «Мне кажется, что ты берешь мои ножницы, они стали совсем тупые». — «В пустыне, — отвечала я,— людям кажется, что они видят вдали моря и реки —это мираж, но это пройдет»...
С возрастом, конечно, бессмысленное вранье прошло совсем, осмысленное — почти совсем, но фантазия росла вместе со мной и делала мою жизнь интересней.
В школе, в которой я училась, было дровяное отопление. Однажды во время большой перемены выяснилось, что большинство ребят не подготовилось к следующему уроку. Стали думать, как быть; я предложила завалить дымоход кирпичами, которых было много во дворе школы, и открыть окна, а был холодный сентябрьский день; учитель войдет, скажет: «Ах, как холодно» и попросит затопить, дым повалит в класс, и все пойдет как по маслу! Мы так и сделали, и учитель сказал: «ах..», и дым повалил в класс, и мы весь урок весело бегали за истопником и уборщицей.
В школе у меня была задушевная подруга Верка, которая так же, как я, обожала «невероятные истории».
Как-то в старших классах готовился литературный вечер, посвященный молодому советскому поэту. Младшие классы на вечер не допускались, но накануне концерта заболели двое исполнителей, а требование к исполнителям было одно — звонкий голос. Звонче, чем у меня и задушевной подруги Верки, голоса не оказалось, так мы стали артистами. Нам дали выучить слова и объяснили, что на сцене нас поставят в шеренгу лицом к публике, и когда мой сосед справа толкнет меня в бок, я в рупор должна буду сказать «труд труби, труд труби, труд труби в трубу», а на слове «в трубу» я должна буду пихнуть задушевную подругу, и она скажет «бей барабан, бей барабан, бей барабан борьбу». Слова мы выучили насмерть, у меня весь дом говорил: «труд труби».
Наступил вечер, раскрылся занавес. Я стала рассматривать публику, и мне очень понравился
Ужасная пауза полезла на сцену, потом в зрительный зал, я в отчаянии взглянула на Гулливера и увидела, что он смотрит на меня, усиленно шевеля губами, как бы подсказывая мне слова. «Откуда он их знает?» — подумала я и, тут что-то уловив, все вспомнив, на всю школу закричала: «Пруд пруди, пруд пруди, пруд пруди в трубу». На словах «в трубу» я так толкнула задушевную подругу, что та отлетела в сторону и радостно прокричала: «Бей барабан, бей барабан, бей барабан борьбу».
Я взглянула на Гулливера, он хохотал, чуть не падая со стула. Занавес закрыли под смех и аплодисменты, и тут все на меня набросились, говоря, что я испортила вечер. Учитель литературы тряс меня за плечи, говоря: «Неужели ты не понимаешь, что ты сказала?» Чтоб не огорчить его еще больше, я сказала: «Понимаю». Мне кажется, именно с этого вечера я окончательно решила стать актрисой.
Уже окончив школу, все с той же задушевной подругой Веркой решили мы поехать в воскресенье на дачу к знакомым, и у нас оказалось довольно много всяких покупок. Я предложила свернуть вещи в виде ребенка в детское одеяльце — тогда сядем в трамвай с передней площадки, в поезде — в детский вагон, и все пойдет как по маслу.
В трамвае мне действительно сразу уступили место и милые женщины, стоявшие и сидевшие рядом, стали мне советовать открыть личико ребенка, так как было жарко и душно. Одна тетка даже попробовала отогнуть одеяло. «Оставьте меня в покое, — сказала я, — у моего ребенка скарлатина, ему неприятно глядеть на свет». Как меня высадили из вагона, не помню, задушевная подруга выпрыгнула на ходу, а из окон трамвая граждане с удивлением глядели, как из моего «заразного ребеночка» на землю сыпались всякие свертки.
Когда, окончив школу, я поступила в театр, задушевная подруга Верка сказала: «Наконец ты найдешь применение своей фантазии, актерам фантазия очень нужна». Но задушевная подруга Верка ошиблась, театр не воспользовался моей фантазией, и тогда я придумала писать рассказы. Теперь я еще жаднее заглядываю в окна домов, рассматриваю альбомы с чужими фотографиями, гляжу на все, во все глаза и слушаю... И жить мне стало еще интереснее...
Мне кажется, что все мои рассказы правдивы и взяты из жизни. Но задушевная подруга Верка, прочтя мой рассказ, обязательно скажет: «Интересно, как было на самом деле?»
О СТАНИСЛАВСКОМ
В нашем клубе руководитель юношеского драмкружка считал, что главное актеру — иметь громкий голос. «Все остальное, — говорил он, — пустяки. Все остальное приложится».
Орали мы на его репетициях безбожно — до хрипоты. А рядом с комнатой, где занимался драмкружок, была мастерская художника. У художника были седые виски, и поэтому мы считали его очень старым. Иногда художник открывал дверь и говорил: «От вашего творчества можно оглохнуть». А наш режиссер отвечал: «Очень хорошо, значит, нас услышат».