Маленький, большой, или Парламент фейри
Шрифт:
– Вы… вы очень добры, – заикаясь, проговорил Смоки, а мистер Вудз тем временем набросил ожерелье на шею Смоки и обмотал раз-другой, как будто собирался его задушить. Золото не было холодным, как положено металлу, наоборот – теплым, как живая плоть, и таким тяжелым, что заставило его согнуться.
– Что еще? – спросил мистер Вудз, оглядывая Смоки и теребя пальцем губу. Миссис Андерхилл указала спицей на круглую кожаную коробочку, лежавшую на верху буфета. – Верно! – вскричал мистер Вудз. – А как насчет этого? – Шаря рукой по верху буфета, он подтягивал коробочку к себе, пока она не упала ему на грудь. Он, как фокусник, открыл крышку. – Шляпа!
Это
– Интересно, – растерянно проговорил Смоки, – что же случилось с Дейли Элис?
– Да, кстати, – сказал с улыбкой мистер Вудз, – последнее по счету, но не по важности и не по качеству…
Он достал откуда-то из-под кровати потрепанный, изъеденный мышами кожаный саквояж, осторожно положил на стол и пододвинул к Смоки. Взор его, казалось, тоже слегка затуманился печалью. Большими руками он ласково огладил поверхность саквояжа, будто перед ним была его возлюбленная.
– Смоки Барнабл, – произнес он, – вот вам мой подарок. Дейли Элис не в состоянии была его преподнести, даже при том, что ей этого хотелось. Саквояж стар, но именно потому еще более вместителен. Держу пари, что в нем найдется место для… – По лицу его промелькнула тень сомнения; щелкнув застежками в виде скрещенных костей, он раскрыл саквояж, заглянул внутрь и ухмыльнулся. – О, места тут хоть отбавляй. Хватит не только для ее подарка, но найдутся кармашки и для твоего неверия, и для чего угодно. Очень удобен для переноски.
Пустой портфель оказался тяжелее всего.
– Вот и все, – сказала миссис Андерхилл, и дедовские часы мелодично пробили несколько раз.
– Пора идти, – добавила миссис Вудз, а младенец нетерпеливо зачмокал.
– Что случилось с Элис? – задумчиво проговорил мистер Вудз.
Он дважды обошел комнату, выглядывая из маленьких темных окошек и не пропустив ни одного угла. Открыл дверь: за ней Смоки увидел непроглядную тьму и услышал долгое сонное перешептывание, но миссис Вудз поспешно ее захлопнула. Мистер Вудз поднял палец к потолку, словно его осенила внезапная идея, и брови его поползли вверх. Он подошел к стоявшему в углу громадному платяному шкафу на когтистых ножках, рывком распахнул дверцы, и Смоки увидел мокрый лес, сквозь который он шел вместе с Элис, и где-то в отдалении саму Элис, лениво плетущуюся на полдневном зное. Мистер Вудз предложил ему войти внутрь шкафа.
– Очень мило с вашей стороны, – сказал Смоки, занося ногу, чтобы забраться в шкаф. – Спасибо вам за все эти штуковины.
– Да ладно, забудьте, – отозвался мистер Вудз, голос его удалился и сделался неразборчивым.
Дверцы шкафа захлопнулись за Смоки с долгим низким гудением, напоминавшим гул далекого огромного колокола. Он, начиная хлюпать носом, пробрался через мокрый подлесок, наклоняясь и отводя хлеставшие его по лицу ветки.
– Куда ты подевался, черт побери! – приветствовала его Дейли Элис.
– Я был в Лесу.
– Вижу. Посмотри на себя.
Толстые стебли ползучих растений Как-то обвились вокруг его шеи; цепкие колючки, усеяв рубашку, впились в тело.
– Проклятье! – только и смог он вымолвить.
Элис засмеялась и начала
– Ты что, упал? Как это ты умудрился набрать полную голову сухих листьев? А это что у тебя там?
– Саквояж, – ответил Смоки. – Теперь все в порядке.
Он поднял и показал ей давно опустевшее осиное гнездо, которое держал в руке: тонкие стенки тут же рассыпались на кусочки и обнажили множество внутренних ячеек. Оттуда выползла божья коровка, похожая на капельку крови, и тотчас же улетела.
– Божья коровка, лети на небо, – сказала Дейли Элис. – Вот теперь все в порядке. Знаешь, а тропинка-то прямо здесь. Пойдем.
Рюкзак, пропитанный влагой, оттягивал Смоки плечи, и ему отчаянно хотелось его сбросить. Но Смоки последовал за Элис по изрытой колее, и вскоре они подошли к просторной замусоренной вырубке под осыпавшимся глинистым берегом. Посреди участка стояла потемневшая лачуга, покрытая толем, от которой к лесу тянулась набухшая от дождя веревка для сушки белья. Во дворе на бетонных блоках стоял грузовичок без колес, а возле него крадучись пробиралась черно-белая кошка, мокрая и сердитая на вид. Женщина в фартуке и галошах махала им рукой из обвязанного проволокой курятника.
– Вот и Вудзы, – объявила Дейли Элис.
– Ага.
Но даже когда перед ними уже стояли чашечки с кофе, а Эми и Крис Вудз болтали о всякой всячине и от сброшенного на линолеум рюкзака расплывалась большая лужа, Смоки все равно чувствовал на спине его тяжесть, которую не в силах был стряхнуть, и постепенно ему стало казаться, что он всегда нес на себе этот груз. Смоки решил, что он ему по плечу.
Остаток дня и последние впечатления от путешествия впоследствии вспоминались Смоки очень смутно. Когда молчание затягивалось, Дейли Элис, случалось, напоминала ему подробности, как будто повторяла в памяти тот день, если больше нечего было делать, и он заученно отвечал: «Да-да», – возможно, и вправду вспоминая то, о чем она говорила, а возможно, и нет.
В тот самый день Клауд, сидя на веранде за стеклянным столиком и думая только о том, чтобы довести до конца мысленную слежку за путешественниками, перевернула козырную карту под названием «Тайна» и только собиралась положить ее на место, как вдруг у нее перехватило дыхание и по всему телу пробежала дрожь. Глаза ее наполнились слезами, и, когда Ма пришла звать ее к завтраку, Клауд, с покрасневшими веками и все еще потрясенная тем, о чем она еще не знала и даже не подозревала, напрямик, без уверток и экивоков, выложила ей всю правду. А когда Смоки и Дейли Элис вернулись – загоревшие, слегка поцарапанные, но счастливые, – то увидели, что окна фасада закрыты шторами (Смоки не знал об этом обычае), а на крыльце с торжественно-печальным видом стоит доктор Дринкуотер.
– Оберон умер, – сказал он.
Грачи (Смоки предполагал, что это грачи) летели домой по исполосованному облаками холодному небу к нагим деревьям, о чем-то жестикулировавшим за свежевспаханными бороздами мартовского поля (в том, что это март, Смоки не сомневался). Сломанная изгородь из щелястых досок, с отверстиями от выпавших сучков, отделяла поле от дороги, по которой шел Путник в остроконечном капюшоне, слегка похожий на Данте с гравюры Доре. У ног его тянулся ряд белых, с красными шляпками, мухоморов, а лицо Путника выражало тревогу – нет, удивление, поскольку последний в строю крохотный мухомор, приподняв свою красную шляпку, смотрел на него с хитрой улыбкой.