Маленький человек из Архангельска

Сименон Жорж

— Джина не вернулась.

— Да, мне сказали, — поставив дымящуюся чашку на прилавок, пробормотал Фернан.

Значит, и здесь говорили об этом. Не Фредо — это точно: тот не ходил в бары Старого Рынка. Может, Луиджи? Но как мог Луиджи узнать об этом, если его сын, уходя от Ионы, направился в сторону города? Похоже, они и вправду расспросили девушку-калеку, когда та выходила из автобуса. Иона ничего не понимал. В этой внезапной подозрительности было нечто удивительное. В тот раз, когда Джина отсутствовала три дня, это не вызвало никаких комментариев,

разве что некоторые посматривали на него с насмешкой. Один лишь мясник осведомился:

— Как жена?

— Очень хорошо, — ответил Иона.

Ансель, заговорщицки оглядевшись по сторонам, воскликнул:

— Черт возьми!

Почему же то, что полгода назад забавляло людей, воспринималось теперь как трагедия? Будь Иона один на один с Ле Буком, он бы не удержался и спросил. Нет, пожалуй, из стыдливости не решился бы, но желание испытал бы сильное. Но почему ему хочется объясниться, словно он в чем-то виновен?

— Джина, должно быть, задержалась, — не совладав с собой, бросил Мильк с плохо разыгранным безразличием.

— Конечно, — стараясь, не смотреть ему в глаза, вздохнул Ле Бук.

Что он, Мильк, сделал дурного? Вчера утром, когда Джина уже уехала, он чувствовал себя с ними на равной ноге. И вдруг ему дали упасть, ничего не объяснив, не предоставив возможности защититься.

Но он же ничего не сделал, ничего! Неужели он должен кричать об этом?

Иона так разволновался, что спросил, словно не зная цену чашки кофе:

— Сколько?

— Как всегда, тридцать франков.

Вся площадь наверняка судачит о нем. Наверняка уже ходят слухи, о которых он еще не знает; несомненно, произошло какое-то недоразумение, и его можно рассеять несколькими словами.

— Я начинаю беспокоиться, — добавил он с вымученной улыбкой.

Слова упали в пустоту: Ле Бук остался невозмутимым, как стена.

Иона вел себя не правильно. Он слишком много говорил. Казалось, он защищается еще до обвинений. Однако никто покамест не осмелился обвинить его в том, что он избавился от Джины. Разве что Фредо. Но этого все вокруг считали взбалмошным парнем. Еще раз: он, Иона, ни в чем не виноват. Ему нечего скрывать. Если он и говорил о Бурже, то лишь из деликатности по отношению к Джине. Тогда он еще не открывал свою шкатулку и полагал, что жена ушла на одну ночь, от силы на две.

Неужели было бы лучше, если бы он ответил: «Она в постели с каким-то мужчиной»? Мильк считал, что упомянул о Бурже не из тщеславия или ложного стыда, и, похоже, сам верил в это. Будь он тщеславен, он не вступил бы в брак с Джиной, которую никто не хотел взять в жены; весь квартал смеялся, увидев ее в белом подвенечном платье. Анджела — и та пробовала протестовать.

— Все мои подруги венчались в белом, — отрезала Джина.

— Твои подруги это не ты.

— Ни одна из них не была девушкой, когда выходила замуж, если ты это имеешь в виду; да и ты сама, выходя за папу, — тоже.

То, что она сказала про подруг и мать, было, по-видимому, правдой. Анджела промолчала. Однако другие не

выставляли себя напоказ, как Джина. Иона, вероятно, тоже выглядел смешным, когда в парадном костюме выходил под руку с ней из церкви, но это не мешало ему гордо посматривать по сторонам. Он не был тщеславен и не стыдился, что она такая. И все же он лгал, внушая себе, что именно ради нее, а не ради себя придумал поездку в Бурж. От чего он стремился ее защитить?

Она же никогда не пыталась скрывать свои похождения.

Что до других, то они были только рады видеть, что она его обманывает, а он ей за это признателен. И тем не менее он ответил: «Она уехала в Бурж» — и стал в конце концов упрямо держаться своей версии.

Направляясь к лавке, где какой-то неизвестный перебирал книги в коробках, он искал ответа или, скорее, возможности согласиться с ответом, который ему не нравился. Не потому ли он ощущал потребность защищать Джину, что в глубине души чувствовал свою вину перед ней? Он больше не хотел об этом думать. Лучше остановиться. Продолжая в том же духе, он дойдет Бог знает до чего, откроет вещи, о которых лучше не знать.

Кроме того, о них никто и не знает. Его обвиняют или собираются обвинить вовсе не в этом. Он ее не убивал.

Не избавлялся от нее. В этом смысле он не виноват.

Но почему все, даже Ле Бук, которого он особенно любил и к которому приходил скорее как к другу, а не просто выпить кофе, — почему все стали смотреть на него с подозрением?

— Сколько? — спросил покупатель, протягивая ему. книгу о подводной охоте.

— Цена на обложке, сзади. Сто двадцать франков.

— Сто, — предложил тот.

— Сто двадцать, — повторил Иона. Должно быть, он сказал это настолько необычным для себя тоном, что покупатель, роясь в кармане в поисках мелочи, посмотрел на него с удивлением.

5. Голубой дом

До понедельника все было спокойно, даже слишком, и Мильк решил, что вокруг него нарочно создали пустоту. А может, он стал слишком подозрителен и начал приписывать людям несуществующие намерения? После того как в течение двух дней ему задавали вопросы о жене, причем с такой настойчивостью, словно требовали отчета, с ним вдруг перестали говорить на эту тему, и он подозревал, что его собеседники — Ле Бук, Ансель и другие — намеренно избегают даже намеков на Джину.

Почему они так внезапно перестали ею интересоваться?

Если же им известно, где она, то зачем скрывать это от него? Он стал внимателен к малейшим нюансам. В пятницу, например, когда он обедал у Пепито, Вдовец, завидя его, быстро, как прежде, заморгал, тогда как накануне едва прикрыл глаза. Быть может, начальник канцелярии решил, что Иона вернулся окончательно и будет снова ежедневно обедать вместе с ним? Пепито не удивился, увидев его опять, но вопросов о жене не задал.

— Есть треска в сметане, — сообщил он, зная, что Иона ее любит. Был не то что холоден, но явно сдержаннее, чем обычно.