Маленький оборвыш
Шрифт:
– Да я бы лучше с вами пошел, если бы вы позволили.
– Чего тут позволять! Всякий может идти, куда хочет! Ты, главное, придумай, за какую работу ты возьмешься.
– Я не знаю никакой работы. Я совсем один, я не знаю, за что взяться, – отвечал я. – Я бы хотел идти с вами, чтобы вы меня научили!
– Да ты как хочешь? – спросил Рипстон. – Работать сам по себе или идти с нами в долю?
– Я бы лучше хотел идти к вам в долю, – с радостью ухватился я за это выгодное предложение.
– Ну, хорошо, так ты и во всем должен быть с нами в доле, – сказал Рипстон. –
– Конечно.
– Значит, ты пойдешь с нами и будешь делать то же, что мы? – сказал Моулди.
– Все, что найдешь, все что получишь, все будешь отдавать нам, ничего не истратишь без нас?
– Никогда! Я знаю, что это нехорошо.
– И если тебя поймает полиция, ты не выдашь нас, чтобы самому вывернуться из беды?
– Ладно! Не выдам!
Я на все соглашался, хотя не вполне понимал, чего от меня требовали.
– Ты будешь нам верным товарищем, не струсишь, не изменишь?
– Никогда!
– Ну, так по рукам! Мы товарищи. Пойдем и примемся сейчас же за работу.
Судьба моя была решена. Целый день и целую ночь меня не было дома, теперь я и думать не смел о возвращении домой. Кроме того, жизнь, которую вели мои новые товарищи, казалась мне гораздо приятнее моей домашней жизни: их никто не бил, они делали, что хотели, ели иногда свинину, которой мне никогда не давала миссис Берк, и даже ходили в театр. Эти мысли занимали меня, пока мы дошли до Ковентгардена, Мы не вошли в крытую часть базара, а стали ходить по окраинам, где нагружались тележки и тачки. Мы долго ходили таким образом, и я уже хотел спросить, когда же начнется наша работа, как вдруг Рипстон отбежал от нас и кинулся к человеку, стоявшему с поднятым пальцем подле груды салата.
– Куда он пошел? – спросил я.
– На работу, – объяснил мне Моулди. – Ты видел этого человека, что стоял с поднятым пальцем? Это значит – ему нужен был мальчик. Eсли бы он поднял два пальца, – значит, работа для взрослого. Рипстонова работа даст нам кофе. Если мы с тобой что-нибудь добудем, мы купим булок, а то кофе без булки – плохой завтрак. Ты смотри в оба, Смитфилд!
Я смотрел во все стороны, но никто не поднимал пальца.
Минут через двадцать мы подошли к кофейной, недалеко от базара. Туда же пришел и Рипстон. Он заработал полтора пенса, и мы решили, не ожидая, пока добудем себе на хлеб, тотчас же напиться кофе. В кофейной нам дали по чашке слабого, но очень горячего кофе. Выпив его, мы почувствовали себя гораздо бодрее и пошли опять искать работы.
Наши поиски на этот раз оказались неудачными. Мы исходили овощной рынок вдоль и поперек, мы побывали во всех закоулках фруктового базара, но работы себе не нашли никакой. Я не унывал, видя, что Рипстон и Моулди спокойно и весело прохаживаются взад и вперед, нимало не огорчаясь нашим несчастием. Часов в десять утра мы оставили базар и пошли глухими улицами и задворками к Дрюри-Лейну.
– Ну, что, Смитфилд? – спросил у меня Моулди. – Нравится тебе быть с нами в доле?
– Нравится, – отвечал я, – только жалко, что сегодня у нас было так мало удачи.
– Ну, не особенно
Я принял это за шутку и отвечал смеясь:
– Конечно, мне везде хорошо! Так же, как и вам!
Весело и беззаботно шли мы по улице до входа в какой-то грязный переулок. Здесь товарищи мои остановились.
– Ну, Смитфилд, – сказал Моулди, – выкладывай!
– Что такое выкладывать? – с удивлением спросил я.
– Э, да все, что у тебя есть! – сказал Рипстон. – Тот старик, с которым мы ведем дела, живет здесь.
Я решительно не понимал, чего хотели от меня мои товарищи.
Моулди принялся обыскивать меня и обшарил все мои карманы. Когда он убедился, что они пусты, лицо его выразило сильнейшую ярость.
– Вот так товарищ у нас! – вскричал он, обращаясь к Рипстону. – Славный товарищ, нечего сказать!
– Да в чем дело? – спросил Рипстон.
– У него нет ничего, решительно ничего. Хоть бы какая дрянная луковица!
– И это ты называешь быть нашим товарищем? – с укором спросил у меня Рипстон. – Хорош гусь, нечего сказать!
– Что же мне было делать, – оправдывался я, – если я нигде не мог найти работы? Ведь вы знали, что денег у меня нет. Да если бы и были, я скорей купил бы себе хлеба, чем луку!
Я никогда в жизни не видал лица, сердитее того, с каким обратился ко мне Моулди, выслушав мои объяснения. Гнев его был так силен, что он не мог произнести ни слова.
Рипстон засмеялся.
– Ну, не злись так, Моулди, – сказал он. – Смитфилд еще глуп. Смотри сюда, Смитфилд!
С этими словами он вынул из кармана своей куртки семь отличных яблок. Затем показал мне карманы своих штанов. Карманы были полны орехов.
– Зачем же это ты купил столько яблок и орехов? – спросил я.
– Зачем? Чтобы перепродать их. Я ведь торгую ими.
– Да когда же ты покупал? Я не видел…
– И тот торговец, у которого я покупал, тоже не видел: он в это время занимался с другими покупателями, и я не хотел отрывать его от дела. Понимаешь?
Я начинал понимать, и мне становилось страшно.
Я боялся даже высказать свои догадки, чтобы не вышло какогонибудь недоразумения.
– Э, что с ним толковать! – вскричал Моулди. – Он не понимает твоих намеков. Смотри сюда, Смитфилд! Видишь эти яблоки и орехи, которые добыл Рипстон? Ну, он стащил, украл их! Понимаешь? Теперь смотри сюда! Вот это украл я, и очень жалко, что мне не удалось стащить побольше. Теперь мы идем в этот переулок продавать украденное нами. Получим деньги и купим себе съестного.
Грубое признание Моулди поразило меня.
– Ну, чего же хныкать? – насмешливо вскричал он. – Неужели ты воображал, что мы благородные, благонравные, благочестивые мальчики?
– У тебя есть семья, – сказал Рипстон, – ты можешь вернуться домой, когда хочешь. Ты ведь не обязан есть тот пудинг, который мы купим себе, потому что этот пудинг достался нам нечестным путем. Иди добывай себе хлеб, как знаешь!
С этими словами они отвернулись от меня и вошли в переулок, оставив меня одного.