Маленький офицер

Пантелеев Леонид

– Меня тошнит, - провякал я, вцепившись в папину руку.

– Эх ты, - сказал папа.

Он оттащил меня за угол. И там, на газончике, у ограды дворцового сада, меня стошнило. Отец постоял, подождал, дал мне чистый платок.

– Ну что, легче стало?

– Да, благодагю вас, - простонал я.

– Идти можешь?

– Кажется...

На Невском отец подозвал извозчика, подсадил меня на сиденье. Извозчик спросил адрес, почмокал губами, пролетка дернулась и мягко покатилась по торцовой мостовой.

Отец слегка придерживал меня за плечо. За всю

дорогу он только один раз спросил, лучше ли мне, и я сказал, что да, лучше, хотя как раз в эту минуту мы проезжали мимо Пажеского корпуса{372}, а напротив был Гостиный Двор, и мне опять вспомнился этот стрелок, и опять меня стало давить и мутить. Но я сжал зубы и справился с этой гадостью.

На Фонтанке, пока отец расплачивался с извозчиком, я юркнул в вороте, добрался до подъезда и, хватаясь руками за перила, поднялся на второй этаж. Мне было стыдно смотреть отцу в глаза. Но, как мне показалось, и ему тоже почему-то было стыдно.

Маме ни он, ни я ничего не сказали. Уйдя в детскую, где Вася и Ляля шумно играли в лошадки, бегали и звенели бубенчатыми вожжами, я сел за парту, хотел вынуть книгу, но в эту минуту пришла горничная Стеша и сказала:

– Вас папочка зовут.

Скинув свой защитный френч и повесив его на спинку стула, отец сидел за письменным столом, курил и поигрывал серебряной почерневшей вставочкой.

– Ну как?
– сказал он с какой-то кривоватой усмешкой.

Я осторожно прикрыл дверь, подошел к столу.

– Хогошо. Благодагю вас.

– Очухался?

– Да, - усмехнулся я так же кривовато.

– Я вот что хотел, - сказал отец, покашливая, постукивая вставочкой и глядя куда-то в сторону, за окно.
– Вообще-то, ты знаешь, всякие бывают чудеса на свете. У нас, например, в полку один полячок, тоже лет четырнадцати-пятнадцати, до унтера дослужился...

Я стоял, опустив голову, и, не глядя на отца, старательно выковыривал ногтем канцелярскую кнопку, которой был пришпилен к столу отставший уголок зеленого ломберного сукна.

– Ты что там? Оставь!
– рассердился отец.

Я испуганно посмотрел на него и опустил руки по швам.

– Понял, что я сказал?

– Я не кручу.

– Я не об этом. А я о том, что, черт его знает, может быть, и в самом деле не стрелок этот твой маленький подпоручик. А? Как ты думаешь?

Я опять опустил глаза.

– Я тебя спрашиваю.

– Я не знаю, - сказал я.

– Ну, в общем, шут с ним, с этим подпоручиком, - сказал папа.
– Я не о нем хотел... Я вот о чем. Скажи мне честно: ты на войну пойти мог бы?

Я вздрогнул и поднял глаза.

– Да. Мог бы.

Теперь и он смотрел на меня. Мне казалось, что глаза его слегка заблестели, повеселели.

– Не испугался бы?

– Думаю, что нет.

– А ранить могли бы тебя?

– Могли.

– Еще бы. На войне это, ты знаешь, раз-два. А теперь скажи: без руки, без ноги ты милостыню просить пошел бы?

– Нет, - ответил я, не задумываясь.

– Вот, брат. В этом весь вопрос. Русский офицер, да и не только русский, а и вообще всякий благородный человек христарадничать

не станет. Даже если ему и очень худо придется.

– Да, - сказал я.
– Я ведь тоже немножко удивился.

– Чему удивился?

– А что мальчик этот деньги собигает.

– Поди сюда, - сказал папа.

Я подошел. Он обнял меня и поцеловал куда-то в висок. Я неуклюже прижался к нему и тоже с наслаждением поцеловал его жесткий, колючий, пахнущий вежеталем ежик.

...Теперь я больше всего боялся, что найдут сухари и что папа узнает. Надо было куда-нибудь их девать, эти сухари. Выбросить в мусорное ведро, отнести на помойку? Нет, этого я не мог сделать. Я очень давно, едва ли не с пеленок знал, что выбрасывать хлеб - самый страшный грех. С вечера я украдкой набил сухарями карманы штанов и матросской куртки, а утром, когда Елена Ивановна, наша бонна, одевала Васю, чтобы вести нас в училище, спустился во двор и незаметно прошел в курятник. Куры сидели под потолком на своем сером, заляпанном белой известкой насесте, а большой рыжевато-черный петух с красной бородкой и с таким же сочным красным гребешком расхаживал взад и вперед по курятнику и, поглядывая наверх, что-то сердито и оживленно объяснял своим подругам.

Я высыпал сухари в угол, где в пыли и в паутине стояли какие-то битые тарелки с водой. Петух подошел, клюнул сухарь и, метнув на меня не то гневный, не то презрительный взгляд, с новой энергией забегал по курятнику, выговаривая что-то своим дамам. Выйдя во двор, я подтянул ремешки ранца и поспешил к воротам - догонять Елену Ивановну и Васю.

1975

ПРИМЕЧАНИЯ

ДОМ У ЕГИПЕТСКОГО МОСТА

Рассказы цикла "Дом у Египетского моста" знакомят нас с более ранним этапом биографии героя, с которым читатель уже встречался в повести "Ленька Пантелеев".

Рассказы эти автобиографичны. Здесь подлинные эпизоды детства писателя, реальные люди, окружавшие его в те далекие годы. В предисловии к книге "Приоткрытая дверь" (Л., "Советский писатель", 1980) Л.Пантелеев писал: "Уже не первый год я работаю над книгой рассказов о своем самом раннем детстве. Там нет ни на копейку вымысла, и вместе с тем это - не мемуары, все рассказы цикла подчинены законам жанра...".

Рассказ "Лопатка" был напечатан в журнале "Нева", 1973, № 12, "Маленький офицер" - в "Новом мире", 1978, № 4. Весь цикл включен в однотомник Л.Пантелеева "Избранное", 1978.

Писатель не случайно обращается к ранним детским годам, когда закладываются основы характера, личности ребенка. Возвращаясь к светлой поре детства, Л.Пантелеев с предельной откровенностью раскрывает своеобразный характер Леньки - взрывной, азартный и вместе с тем в чем-то восторженный, показывает его впечатления от окружающего мира.

Мальчик живет в мире наивной мечты, сменяющих друг друга иллюзий, пока сама жизнь с ее неприкрашенной и суровой правдой не разбивает этих иллюзий (вспомните жонглера-китайчонка или маленького офицера, собирающего милостыню).