Малиновский. Солдат Отчизны
Шрифт:
— А к тому, Раечка, что курорт, каким бы он хорошим ни был, — это и есть печь с лежанкой. Не умею я долго на лежанке валяться. Тянет к работе, к делу.
— Тебя бы ещё и в сражение потянуло! — засмеялась Раиса Яковлевна. — А стихи-то чьи?
— Дениса Давыдова! Вот кто действительно был молодец.
18
Однажды Родиону Яковлевичу Малиновскому удалось достать книгу «Повесть непогашенной луны» Бориса Пильняка, давно его интересовавшую. В небольшом повествовании таилось нечто загадочно-пронзительное, выходящее за рамки сюжета. А сюжет состоял в том, что некий командарм Николай Иванович Гаврилов по приказу свыше, срочно прервав лечение на Кавказе, прибывает в Москву, где ему предписывается
Эту повесть Родион Яковлевич дал Наташе, присовокупив: «Даю при условии, что обязательно прочтёшь». Он не пояснил, почему надо обязательно прочесть, но по серьёзному выражению его лица дочь поняла, что это действительно важно и нужно.
«Непогашенная луна» поразила Наташу своей необычностью, умением автора передать на малом количестве страниц трагическую судьбу человека и особенно описанием города, в котором, казалось, господствовала тьма, изредка прорезаемая тусклым светом уличных фонарей. Она спросила:
— Это правда?
Отец, поняв, что повесть не оставила её равнодушной, коротко ответил:
— Неправду так далеко не прячут.
...Родион Яковлевич не раз перечитывал отдельные страницы повести. Особенно часто вот эту:
«Это был человек, имя которого сказывало о героике всей. Гражданской войны, о тысячах, десятках и сотнях тысяч смертей, страданий, калечеств, холода, голода, гололедиц и зноя походов, о громе пушек, свисте пуль и ночных ветров, о кострах в ночи, о походах, о победах и бегствах, вновь о смерти. Это был человек, который командовал армиями, тысячами людей, который командовал победами, смертью: порохом, дымом, ломаными костями, рваным мясом, теми победами, которые сотнями красных знамён и многотысячными толпами шумели в тылах, радио о которых облетало весь мир, теми победами, после которых — на российских песчаных полях — рылись глубокие ямы, в которые сваливались кое-как тысячи человеческих тел. Это был человек, имя которого обросло легендами войны, полководческих доблестей, безмерной храбрости, отважества, стойкости. Это был человек, который имел право и волю посылать людей убивать себе подобных и умирать...»
— А кто этот «негорбящийся человек», ты понял? — опасаясь, что отец не ответит, осторожно спросила Наташа.
— Думаю, что ты и сама поняла.
— Да. Но зачем же этот «негорбящийся человек» послал Гаврилова на верную смерть? Ведь он столько фронтов прошёл, много раз был ранен, под пулями выжил. А тут...
— Выходит, так надо было «негорбящемуся человеку». Действительно, очень странная эта настойчивость: ложись на операционный стол, и всё тут. А ты обратила внимание, как писали газеты? «Приезд командарма Гаврилова. Сегодня приезжает командарм Гаврилов, временно покинувший свои армии для того, чтобы оперировать язву в желудке». И следом за этим: «Здоровье товарища Гаврилова вызывает опасение», но «профессора ручаются за благоприятный исход операции». Невольно приходишь к мысли, что вся эта затея с операцией заранее продумана и тщательно срежиссирована!
— Но это же ужасно! — воскликнула Наташа в смятении. — Ведь этот «негорбящийся человек» прошёл войну вместе с Гавриловым и вроде бы стал его другом.
И настойчиво убеждает командарма лечь на операционный стол! И ещё старается доказать, что операция нужна, чтобы сберечь геройского военачальника для республики. И убеждает Гаврилова, что через месяц после операции тот будет на ногах. Как всё это цинично и подло! Командарм ещё не лёг на операцию, а ему уже вынесен приговор!
«Верно мыслит...» — Родион Яковлевич посмотрел на
— А какой в повести город! Страх берёт! «Жёлтый, в туманной мути день», «город заплакал мутными слезами фонарей...» Это слёзы людей, ведь правда? Или вот: «С холма над городом виден был на несколько моментов весь город, — там, внизу, в тумане, в мутных огнях и отсветах огней, в далёком рокоте и шуме, город показался ему несчастным». Как Пильняк повторяет слово «мутный»! Город и тот жалеет командарма. А в день его смерти выпал снег.
Родион Яковлевич глянул в окно: он любил смотреть на звёздное небо в бинокль, который постоянно лежал на подоконнике, — Взгляни, Наташа, звёзды мерцают, будто плачут. — Но, не желая, чтобы дочь перед сном была охвачена грустью, поспешил перейти на обыденное. — Впрочем, дочура, давно пора спать, за полночь перевалило. А завтра, между прочим, и у тебя, и у меня — рабочий день.
Наташа тоже выглянула в окно.
— Папа! — вдруг взволнованно воскликнула она. — Там же не только звёзды! Там и луна! Та самая! Непогашенная!
Полная ярко-жёлтая луна и впрямь сияла на небе, упиваясь своей властью над миром, как сказочная королева. Непогашенная луна! А кто может её погасить?
19
Военный парад на Красной площади в Москве 7 ноября 1966 года, который принимал министр обороны Маршал Советского Союза Родион Яковлевич Малиновский, стал последним в его жизни парадом, и он предчувствовал это.
Утро в день парада было промозглым и холодным. По брусчатке лисьими хвостами стелилась позёмка. Небо всей своей мрачной толщей плотно нависло над площадью, казалось, что оно, это небо, навсегда похитило у людей солнце.
Едва часы на Спасской башне бесстрастно пробили десять, как прозвучали фанфары, и линейные, чётко печатая шаг, синхронно застыли на своих местах. В тот же момент из Кремля выехала машина с удлинённым кузовом и открытым верхом, в которой недвижно и строго стоял министр обороны. Навстречу ему двинулась такая же машина с командующим парадом. Машины сблизились в центре площади, в репродукторах прозвучал рапорт. Затем обе машины — одна впереди, вторая чуть в стороне — направились вдоль длинного воинского строя, протянувшегося к Историческому музею, время от времени останавливаясь то перед одной, то перед другой колонной. Министр обороны здоровался с участниками парада и поздравлял их с праздником. В ответ раздавалось звучное ответное приветствие и мощное «ура!», раскатами гремевшее над площадью.
Закончив приветствия, Малиновский подъехал к Мавзолею и, выйдя из машины, стал подниматься по ступенькам на трибуну.
Всё было как всегда, но внимательный взгляд мог бы заметить, что в этот раз министр обороны несколько медленнее, чем обычно, словно превозмогая боль, поднимается со ступеньки на ступеньку. Впрочем, даже тех, кто это заметил, такая «мелочь» не насторожила и не удивила: как-никак, ему скоро семьдесят, возраст берёт своё.
Раиса Яковлевна и Наташа были дома и сидели у телевизора, напряжённо вглядываясь в экран. Только они понимали истинную причину того, отчего Родион Яковлевич поднимался на трибуну Мавзолея уже не так, как раньше. Только они знали, каких невероятных усилий воли стоил ему сейчас каждый шаг со ступеньки на ступеньку, с каким напряжением он сейчас сохраняет образцовую военную выправку. Только они представляли, как тяжело ему будет произносить праздничную речь. Полные тревоги и сочувствия, жена и дочь вглядывались в мужа и отца, мысленно стремясь перенести на себя хотя бы частицу той боли, которую он сейчас испытывал...
...Беда, как обычно бывает, пришла к Родиону Яковлевичу внезапно, враз ослабив могучий организм, который не смогла побороть даже война. Ещё совсем недавно энергичный и полный сил, он всё чаще стал чувствовать, что энергия и силы тают. Сколько мог, он старался не показывать свои слабости жене и дочери, но Раиса Яковлевна и Наташа скоро почувствовали неладное.
Ночью, накануне парада, Родион Яковлевич спал беспокойно, несколько раз просыпался, метался, изредка стонал во сне. Раиса Яковлевна давала ему лекарства, призванные утихомирить боль, а утром осторожно спросила: