Малиновые облака
Шрифт:
— Привет, Николай! Как отдохнул?
— Нормально, — ответил сумрачно Петухов.
— Вот это и чувствуется, — усмехнулся Митька. — Даже в газете написали.
— В газете?! О чем?
— Как ты там отдыхал…
— А кто написал?
— Не помню сейчас… Не то Чупрайкин какой-то, не то Чипченко… Видать, умеешь отдыхать, даром время не теряешь. Грешны мы, мужчины, насчет этого, а скрывать не умеем. Нет чтобы было шито-крыто…
— А когда вышла та газета?
— Да примерно три-четыре дня назад.
— А что там написано?
—
— Ничего такого не творил. Только отдыхал.
— То-то отдыхал… — снова засмеялся Митька.
Вечером мельком пробежал газеты, лежавшие на столе, валяющиеся в сенях. Не нашел ничего про себя, снова начал читать, теперь уже обстоятельно, от корки до корки, с начала до конца. Даже объявления все прочитал: программы кино, радио и телевидения, какая будет погода на сегодня и на завтра, кто что продает, хочет купить.
Ничего не нашел Виктор Николаевич. Расстроился.
— Вот ведь черт, ведь даже в чем оправдываться не знаю. Плюнул в сердцах он на стопку газет и пошел к машине. Мчится машина по улице, все живое от нее разбегается.
Останавливается у тещиного дома, будто осаживает дикого скакуна. Выскакивает из кабины, и тут же смелость его куда-то улетучивается. Тихо приоткрывает дверь и видит, что Зоя качает люльку, а на него, законного мужа, и не смотрит.
— Почему не идешь домой? — как можно ласковее спрашивает он, подходя поближе.
— Уйди от меня! — кричит Зоя. — Бесстыдник! Вам все не хватает!
— Чего мне не хватает?.. Ты говори прямо, ничего не понимаю… И в деревне говорят одно и то же, и здесь, а толком ничего не объясняют, — просит Виктор Николаевич умоляюще.
— Сам прекрасно знаешь, в чем дело. Еще спрашивает. Покалечил ты мою судьбу, вот что. Как я теперь людям в глаза смотреть стану?
— Зоенька, давай поговорим по-человечески, — Виктор Николаевич тихонько трогает супругу за плечо.
— Отстань! Ненавижу тебя! — жена больно ударила его по руке.
— Зоя, скажи мне, наконец, что случилось?
— Вот, читай! — она вытаскивает из шкафа газету и бросает ему. — Нарочно оставила.
Виктор Николаевич вдруг почувствовал слабость в коленках.
Столько времени он искал эту газету, а теперь словно боится прикоснуться к ней. Нет, надо взять себя в руки. Дрожащей рукой поднимает Виктор Николаевич газету, начинает читать:
«…Среди отдыхающих особо отличается другая группа. На короткое время покинув семью, они чувствуют себя вольными птицами, целыми днями пьянствуют. Для примера мы укажем одного человека. Прибыл к нам отдыхать из совхоза «Передовик» шофер Петухов Виктор Николаевич. За пятнадцать суток был ли он когда-нибудь трезвым? Буянил в ресторане, бил бокалы, тарелки, приставал к женщинам, а одну даже силой тянул к себе в комнату. Пришлось отправить Петухова В. Н. в медвытрезвитель. На него завели дело, которое отправили на место работы. Будем надеяться, что рабочком
Виктор Николаевич ничего не сказал. Что тут говорить! Схватил машину, помчался как сумасшедший. Доехал до леса, чуть не врезался в дерево, остановился, опомнился.
Упал в траву лицом вниз, полежал немного, потом стал соображать. Вспоминал, как жил в доме отдыха, что ел, пил, во сколько спать ложился, когда вставал. Все вроде помнил, а как в ресторан ходил, как посуду бил да в вытрезвитель попадал, — ничего этого вспомнить не мог. И что это с ним случилось? Долго лежал Виктор Николаевич в траве, но так ничего понять и не смог.
Встал он наконец, поехал в контору совхоза. Заехал к председателю рабочкома.
— Кого ждешь, тот и идет, — приветливо встретил его председатель рабочкома, как-то по особому заглядывая в глаза.
— Вот… в газете обо мне написали, — тихо говорит Петухов, опускает голову.
— Знаю, знаю… И у меня есть эта же газета. Есть письмецо и из медвытрезвителя, и из дома отдыха. Придется собрать товарищеский суд. А ты передовой шофер совхоза. Не ждал я, не гадал. Ай-яй-яй…
— Это не я… — мямлит Виктор Николаевич.
— Как это не ты?!
— Так-то я, но не я…
— Не понимаю… Ты, да не ты. А кто?
— Не знаю…
— Твоя фамилия Петухов?
— Петухов.
— Виктор Николаевич?
— Виктор Николаевич.
— Ив газете так же написано. Тогда это ты!
— Я… но не я…
— А кто? Пушкин? Крылов?
И эту ночь Петухов совсем не спал. Думал всю ночь — додумался ведь! Утром написал в газету: «Дорогой друг редактор! Помогите не втоптать меня в грязь. Петухов Виктор Николаевич — это я или не я?»
Через три дня пришел ответ: «Петухов Виктор Николаевич — это вы, шофер совхоза «Передовик». К. Чивилихин».
Виктор Николаевич отложил письмо, тяжело вздохнул. Нет, не прояснилось его дело, еще больше запуталось. Как жить-то теперь, что делать? Встал Виктор Николаевич, письмо случайно локтем задел, оно на пол соскользнуло, а из конверта выпала еще одна бумажка, которой он раньше не заметил. Поднял он бумажку, а в нее завернута фотокарточка. На бумажке ехидная надпись: «Высылаем вам на память фотографию, каким вы в вытрезвителе были. Пусть вам стыдно будет. Может, за ум возьметесь».
Долго смотрел Виктор Николаевич на фотографию, а потом принялся как сумасшедший хохотать. А после — по избе вприсядку пустился. Нарадовавшись вдоволь, Виктор Николаевич взял снова в руки фотографию. Узнал он самозванца, узнал: Мамаев это Николай. Шофер из соседнего совхоза. Отдыхали вместе. Действительно, редко видели его трезвым. Иногда даже ночевать не приходил.
— А-а-а, вот ты кем стал?! Забыл, значит, свою фамилию, да? — спрашивает Виктор Николаевич у фотокарточки. — Петуховым стал, да? Что же с тобой сделать? Знаю, знаю, что с тобой сделать!